"Мэри" прикрыла рот ладонью: с одной стороны, чтобы джин дядюшки Роберта не дал о себе знать, с другой - чтобы не испугать своими громкими стонами милую серую лошадку, удивленно пялившуюся на соседнее стойло, в котором обосновалось неизвестное ей существо о двух головах. Под полуприкрытыми веками Мэри, как в калейдоскопе, замелькали столь яркие и непристойные картинки, какие, наверное, не снились ни одному из завсегдатаев китайских курилен Ист-Энда. Ее нежный и немного робкий Дикон, как обычно, был предусмотрителен и заботлив, но ей уже хотелось большего.

- Смелее, сердце мое, смелее, - пробормотал Монтагю, поудобнее устраивая обтянутые шелковыми чулками голени на плечах Дикона. - Не бойся порвать подвязки: дядюшка Роберт купит новые.

- Право, милый... Он старается не для меня, а для своего дорогого племянника! Тебе ведь приятно смотреть на мои ножки, затянутые в гладкий шелк? - Мэри приоткрыла один глаз и лукаво подмигнула жениху, радуясь про себя, что ее рискованное кокетство достигло цели и вызвало нужный результат: она не помнила, чтобы Дикон когда-нибудь пребывал в таком восхитительном исступлении. Конечно, слишко часто прибегать к этому способу, чтобы разжигать в нем пылающий огонь, было нельзя, но изредка... отчего бы и нет? Мэри беспокойно пошевелилась, поскольку шею под париком кололи сухие и острые соломинки, и добавила, - Я уверена, что Долли Барлоу получит в приданое от доброго лэрда пару точно таких же, а то и лучше!

Под маской кокетливой и бесстыдной девицы задыхался от страсти Монтагю. Он был не прочь перевернуться, чтобы Дикону было удобнее, но сама мысль хотя бы на мгновение прервать упоительный процесс показалась ему кощунственной.

"Барышня" вздохнула так глубоко и резко, что ткань корсета, скрепленная пластинками из китового уса, не выдержала и лопнула по бокам. Длинные белокурые локоны повлажнели от выступившей на лбу испарины и липли к лицу.  Монтагю сорвал с себя парик и отшвырнул его в сторону, высвобождаясь и переворачиваясь на живот.

- Я хочу всего, Дикон, но прежде всего - тебя...

- Черт, до чего ж хорошо... - Монтагю смахнул приставшие к лицу соломинки и повернул голову к Дику, улыбаясь: в темноте блеснула белая полоска зубов. - Ужасно то, что в замок твоей невесте придется возвращаться голой. Разве что закутаем ее в твой плащ, мой грешный Мартин.

Надо было вставать, плестись в замок, тайком пробираться в свою спальню и надевать другой корсет и все прочее, чтобы спуститься к завтраку, а потом мчаться в участок, где придется провести долгий утомительный день. Впрочем, если бы не последствия вчерашней попойки с лэрдом, Монтагю не мог бы пожаловаться на апатию и сонливость: Дикон взбодрил его так, что попадись инспектору сейчас Оборотень, он бы подвесил его сушиться на солнышке одной левой.

Мэри разве что не таяла под жаркими поцелуями своего жениха, шепча ему на ушко сладкие словечки и заверения в вечной любви, а про себя твердо решила, что после свадьбы будет как можно чаще подкарауливать своего супруга в укромных закоулках их просторного особняка на Парк-лейн:  это будет явно веселее, чем исполнение супружеского долга на отведенном для оного занятия месте. А помимо того, ее любимый прав: в замке дядюшки Руперта еще столько неисследованных уголков!

Монтагю в это же время размышлял о том, какое влияние оказали на Дикона женские панталоны и другая галантерея. Такого пыла он от своего возлюбленного не ожидал и  впервые начал находить в маскараде существенные преимущества. Но вот сам он никогда бы не попросил Дикона переодеться в женское платье для того, чтобы заняться с ним любовью:  Дикон и без того был слишком красив, чересчур мягок и порой сверх меры нежен, и полное его перевоплощение в трепетную лань лишь охладило бы желания Монтагю. Когда Монтагю увидел его впервые в доме барона Коула, он решил, что деликатность и мягкость – всего лишь поза, выбранная специально, чтобы поддержать укоренившийся в обществе образ поэта, но оказалось, что это истинные черты характера, и чем дольше длилась их связь, тем чаще Монтагю начинал тосковать по своей всегдашней мечте иметь рядом с собой не мальчика, но мужа, с которым можно было бы встать спина к спине, отражая натиск врагов и житейских бурь. Эта тоска становилась еще острее от сознания того, как сильно он любит Дикона и, по сути, не представляет себе жизни без него. Почему же не может принять его таким, каков он есть? Но может быть и Дикон чувствовал, как велика диспропорция в их характерах, потому так упрямо и старался сделать его, Монтагю, мягче и податливее, не мытьем так катаньем заставив носить женское платье? Ладно, кто-то должен уступать, хотя бы иногда. Если кружевные подвязки на его мускулистых ляжках приводят Дика в такое неистовство, он согласен надевать их всякий раз, как Дикону придет охота позабавиться в постели.

Но пора уходить, не то еще конюх придет спозаранку… Монтагю вскочил на ноги и собрал с соломы останки корсета и панталон, оставшись в чулках и подвязках. Расстелив на соломе платье, он завязал в него остальные вещи и посмотрел на Дикона с апломбом матерого полицейского:

- Здесь улики оставлять нельзя! Незаметно пронесем их в замок и сожжем в камине.

Стряхнув с парика застрявшие в нем соломинки, он снова водрузил его на голову и накинул на себя плащ, закутавшись в него поплотнее и натянув на голову капюшон, чтобы скрыть белокурые волосы. О том, что в таком виде и с узлом в руке он может быть принят за вора кем-то из слуг, инспектор не подумал.

Монтагю стряхнул руку Дикона со своего плеча и отобрал узелок с нижним бельем:

- Платье - да, и даже чулки, но не панталоны с корсетом! Если б ты прослужил в полиции с мое, знал бы, скольких преступников разоблачали лишь потому, что они пожадничали и не стали выбрасывать залитую кровью жертвы одежду! Черт возьми, Дикон, ты хочешь, чтобы прислуга сплетничала, что твоя невеста шляется по ночам неизвестно где и возвращается на рассвете в порванных в хлам панталонах? Впрочем, тебе на мою репутацию глубоко плевать, - это я понял давно, - но позволь мне сохранить хотя бы те жалкие крохи, что остались от доброго имени Мак-Вильямсов!

Раздраженный донельзя, он пнул пустое ведро, стоявшее у выхода из денника, и широким шагом направился к выходу из конюшни.

На трезвую голову Монтагю добрался до похожих на ворота дверей замка гораздо быстрее, чем накануне от них - до конюшни, и осторожно попытался приоткрыть одну из тяжелых створок, но она не поддалась. Потянув сильнее, он снова не добился успеха и понял, что кто-то из слуг  после ухода Дикона обнаружил незапертую дверь и исправил упущение. Стучаться или звать челядь в такой час и в таком виде было немыслимо, но, к счастью, он вспомнил, что восточная стена замка, на которой находились окна их с Диком спален, густо заросла плющом. Старые лианы, с которых осенние ветры  сорвали почти всю листву, крепко переплелись между собой и могли послужить вместо веревочной лестницы. И кажется, уходя на встречу с сэром Робертом, он оставил окно приоткрытым, чтобы проветрить комнату перед сном. Дождавшись Дикона, он схватил его за руку и потащил за угол, шепча на ходу:

- Дверь заперта на засов! Но это не страшно: мы поднимемся в мою спальню по плетям плюща!

Монтагю подергал ближайшую плеть, которая была толщиной в половину его запястья, и безапеляционным тоном возразил:

- Черта с два ты полезешь первым! Еще сорвешься и свернешь себе шею. Я заберусь  в комнату,  спущу тебе две связанные простыни и втащу наверх вместе с узлом. Только обвяжись покрепче вокруг пояса!

Сбросив с себя плащ, Монтагю уцепился за толстые плети и начал карабкаться вверх с ловкостью обезьяны. В предрассветных сумерках на фоне старой каменной кладки его зад замелькал подобно светлому солнечному зайчику.

Глядя на Дикона расширившимися от ужаса глазами, Монтагю прижал палец к губам и повел головой в сторону огромной кровати под балдахином, украшенной четырьмя витыми столбиками. Подхватив с пола узел с вещами, он медленно стал пятиться к двери, свободной рукой делая Дикону отчаянные знаки следовать за ним. Как только его спина коснулась дубовой филенки, со стороны кровати раздался могучий раскатистый храп. Был ли спящий дядюшкой Робертом или дядюшкой Эриком, Монтагю не ведал ни сном ни духом, но полагал, что скорее всего последним. Под шумок отворив дверь, он выскользнул в темную галерею, придерживая дверь для Дикона.

Монтагю не стал оправдываться: ну ошибся окном, с кем не бывает! Не пытаясь высвободить руку, он быстро пошел вперед, ведя своего конвоира за собой.  Дикон во гневе был для него явлением новым и любопытным: одно дело – нежный альпийский цветок, другое – колючий шотландский чертополох. Впрочем, и с тем и с другим надо было обращаться осторожно, надев перчатки. Толкнув нужную дверь, Монтагю вошел в комнату и выдернул руку из клещей, которыми сдавил ее Дикон.

- Значит, тебя нужно целовать и обнимать? – задумчиво промолвил он, сбрасывая плащ и чувствуя, что по голой спине побежал  холодок от сквозняка, тянувшего из приоткрытого окна. Зато спереди становилось все жарче и жарче. – А как насчет того, чтобы сделать это взаимно, как и подобает двум галантным джентльменам?

Потянув Дикона к кровати, он толкнул его на простыни и улегся рядом с ним на бок валетом, расстегивая пуговицы на его штанах и предоставляя ему возможность на новый манер распробовать то, что находилось между кружевными подвязками и жаждало поцелуев и поглаживаний.

От неожиданности Монтагю охнул и тут же попытался высвободиться, но не тут-то было: Дик вцепился в локоны парика своей аристократической дланью так же крепко, как польский пан в чуб непокорного холопа. Парик, подаренный дядюшкой Робертом, сидел как влитой, и даже от такого резкого рывка не слетел с головы. Монтагю почувствовал, что закипает: он предвкушал приятный взаимный аперитив перед завтраком, а тут такое...Угроза же получить плетей разожгла его гнев еще пуще. Это все не было похоже на любовные заигрывания человека, который предпочитает слегка возбудить любовника поркой перед соитием: нет, это была угроза, и к тому же, крайне унизительная для него, учитывая разницу в их с Диконом сословном положении.

- Что, выведешь меня во двор, привяжешь к столбу и выпорешь в назидание челяди? - прошипел он, хватая Дикона за запястье руки, которой тот держал его за волосы. - Я не твой раб, а ты не римский патриций. И черт тебя дери, Ричард, это ты привел меня в такой непристойный вид: кто порвал панталоны, а?

Очередная нотация Дикона должна была бы лишь разозлить Монтагю сильнее, но последняя фраза решила все. Дикон его хочет - за это можно было простить многое, хотя, конечно, не все.

- Правда? - спросил Монтагю.

Он скатился с постели и начал рыться в своем дорожном несессере, вполголоса чертыхаясь и проклиная темень, царившую в комнате. Флакончик с маслом нима оказался на месте, он откупорил его дрожащими пальцами и вернулся к Дикону.

- Ваши желания, граф, для меня закон, - проговорил он голосом, в котором модуляции влюбленной голубки перемежались с хриплыми нотами возбужденного ворона, - Сейчас вы получите меня целиком и полностью...

Монтагю сел на кровать рядом с Диконом и уронил теплую каплю масла в ту крошечную чашу, которая располагалась на два пальца выше сакральной точки свадхистханы. Это было похоже на каплю утренней росы на лепестке лотоса и он наклонился и провел кончиком языка точно по границам этой драгоценности.

- А теперь лягте на живот, сахиб,  - прошептал Монтагю, щекоча дыханием ухо своего любимого раджи.

Монтагю уселся сверху,  несильно сжимая внутренними сторонами бедер ягодицы Дикона, - так, чтобы кружево подвязок, шелк чулок и его собственная возбужденая плоть мягко терлись о его кожу при малейшем движении. Выпустив несколько капель из флакона, он стал втирать масло в смуглую кожу, любуясь татуировками и шрамами на спине Дика. Чтобы там ни думал их обладатель, шрамы на его теле сводили Монтагю с ума: глядя на них, он представлял Дикона не цветком из оранжереи, а одним из тех закаленных в боях спартанцев, которые защищали Фермопилы бок о бок со своими не менее мужественными возлюбленными. От масла кожа залоснилась и пальцы стали соскальзывать в такие места, которые не предназначались для целебного массажа. Монтагю поцеловал Дикона в перекрестье двух орлиных перьев и подался назад, раздвигая ему ноги.

- Не торопитесь, сахиб: мы - песчинки в великом и неторопливом океане времени, а я еще не благословил вас дыханием Кали, - усмехнувшись уголком рта, произнес Монтагю и приподнял восхитительный зад своего любовника еще на дюйм или два выше, примеряясь и поглаживая большими пальцами кожу ягодиц, блестевшую от масла. Задержав во рту глоток драгоценного нима, он наклонился, пронзая кончиком языка потаенный вход, чтобы дать маслу пролиться внутрь подобно горному источнику, прокладывающему себе путь в подземную пещеру и, не мешкая, одним настойчивым, но не резким толчком проник следом, после чего уже  не вынимал свой лингам ни на полдюйма.