Два дня, минувшие с момента убийства барона Коула, прошли впустую: расследование забуксовало подобно  колесам тяжело груженной повозки, завязшим в раскисшей глине проселочной дороги. Старший инспектор Мак-Вильямс опросил всех свидетелей из списка гостей, но ни один из них не сообщил ему ничего, что могло бы пролить свет на личность убийцы и его мотивы. В довершение всего, вдова барона так и не  сочла возможным принять инспектора, прикрываясь запретом лечащего врача. Дворецкий Коулов сообщил лишь то, что лакей, обронивший половник (об этом инциденте сообщила леди Кендал), был нанят временно: для того, чтобы прислуживать во время званого обеда*. Земля уходила из-под ног инспектора: дело, обещавшее лавры, оборачивалось полным фиаско, и, чтобы немного развеяться, он прибегнул к одному из испытанных способов: купил билет на шекспировскую постановку в театре "Лицеум", где блистал Генри Ирвинг. Зная о том, что некоторые ложи пустуют, стесненный в средствах полицейский приобрел самый дешевый билет, но, придя в театр после третьего звонка, направился не к своему месту на галерке, а к знакомому служителю, который отвечал за абонированные на год вперед ложи.

- Прекрасный нынче вечер, Харкер! Морозный, ясный: иногда и нам, лондонцам,  выпадает счастье лицезреть легкий снежок... Есть что-нибудь для меня?

Банкнот перекочевал из руки театрала в потную ладонь служителя. Харкер воровато огляделся, проверяя, нет ли свидетелей незаконной сделки, и, убедившись, что его опасения не имеют под собой почвы, сообщил интимным шепотом:

- Есть, сэр! Прямо и направо, ложа Б.

Монтагю кивнул и расслабленной походкой удалился в указанном направлении. В ложе царила полутьма, достаточная для того, чтобы иметь возможность остаться невидимым для обладателей лорнетов и моноклей из соседних лож и в то же время разбирать шрифт книги, которую он захватил с собой. Это было первое издание "Цветущего персика" - поэмы, о существовании которой он узнал во время беседы с сестрой графа Рамси леди Кендал.

* согласовано

Монтагю, с трепетом душевным следивший за перипетиями пьесы, вздрогнул. Повернувшись к говорившему, он не смог сдержать удивленного возгласа:

- Вы, милорд?!

Вслед за изумлением нахлынул страх: не за себя, а за судьбу Харкера. Служителя, несомненно, уволят, узнав о том, что он пустил в ложу графа Рамси случайного посетителя.

- Я... простите, милорд. Я опоздал и, не желая пробираться к своему месту сквозь толпу на галерке, рискнул зайти в первую свободную ложу, - попытался оправдаться он, не слишком надеясь, что владелец ложи примет его объяснения за чистую монету.

Книга, которую он принес с собой, собираясь перечесть избранные места во время антрактов, соскользнула с колен и упала на пол к ногам автора.

Монтагю не сразу нашелся, что ответить. Покинув особняк графа Рамси двумя днями ранее, он поначалу не вспоминал об оброненной леди Кендал фразе, занятый размышлениями о расследовании. Но постепенно эти мысли были вытеснены иными: загадочный образ графа Рамси, противоречивый и тем не менее, притягательный, не давал ему покоя. "Цветущий персик" нашелся лишь в пятой по счету книжной лавке - одной из тех, в которой предлагали, помимо прочего, скабрезные картинки и произведения, изданные в Брюсселе. Вернувшись домой, Монтагю наскоро поужинал и, усевшись у камина,  раскрыл книгу. Прочитанное его ошеломило и заставило другими глазами взглянуть на графа Рамси. Сказанное графом сейчас лишь утвердило Монтагю в мысли, что все написанное в книге - не поэтический вымысел.

- Я был поражен, что ваш опус издали и разрешили пустить в продажу, - с усилием вымолвил он, проигнорировав вопрос о курении, который в сложившихся обстоятельствах представлялся ему не заслуживающим внимания . - Читая и перечитывая "Цветущий персик", я пришел к заключению, что автор знаком с предметом не понаслышке. Думаю, что большинство ваших читателей, а главное - цензоров, далеких от этой сферы жизни, восприняли ваше произведение, как сатиру или пародию, в то время как  оно таковым не является.

Сердце инспектора пропустило удар.

- Я могу прямо сейчас арестовать вас за злостное попрание норм морали, - проскрежетал он, но не сделал попытки сбросить ладонь нарушителя закона со своего колена. - За кого вы меня принимаете? За дешевку молли? Может быть, авансом заплатите гинею, чтобы я не вздумал исчезнуть, оставив вас с носом?

Боль от унижения и разочарования пронзила его, как удар молнии. Последний раз он обнимал и целовал мужчину в Калькутте, и с тех пор жил подобно монаху из цистерианского монастыря, хотя в Лондоне мог бы позволить себе любую связь: благо борделей, предлагавших услуги шлюх одного с ним пола, было в избытке, и ему, старшему инспектору Столичной полиции, предоставили бы нужное даром.

- Если вам угодно знать мое имя - извольте. Монтагю...

Инспектор повернул голову, чтобы посмотреть на графа. Идеальный профиль последнего лишь напомнил ему о том, насколько он сам зауряден и простоват. И этот красавец и баловень судьбы утверждает, что влюблен в него, обычного лондонского полицейского, не блещущего  внешностью и не обладающего никакими,  хоть сколько-нибудь достойными упоминания талантами? Он и видел-то его всего дважды. Монтагю сбросил ладонь графа со своего колена и встал, намереваясь покинуть ложу.

Монтагю отпрянул от графа как от индийской кобры, но тут же схватил его за плечи и рывком поднял с пола, увлекая к выходу из ложи. Он задыхался от нахлынувшего желания, и сдержаться ему помогала лишь одна мысль: уступи он графу здесь, их обоих арестуют .

- уйдем отсюда... кэб... наймем кэб и поедем к вам или ко мне...

От волнения он забыл, что у графа есть, должен быть свой экипаж, который дожидается его неподалеку от театра.

Холодный декабрьский воздух не остудил жара, снедавшего разгоряченного инспектора. Как только форейтор закрыл дверцу экипажа, он навалился на графа, раздвигая его губы своими, сталкиваясь зубами и проникая языком в его рот. Рукой он накрыл выпуклость на его брюках, то нежно ее поглаживая, то грубо сжимая.

Экипаж потряхивало на неровной мостовой, кучер покрикивал на лошадей, а Монтагю, едва закончив поцелуй, торопливо расстегивал пуговицы на своих брюках, желая успеть до того момента, как им с графом придется снова выходить на промозглую лондонскую улицу

Монтагю откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, но тут же открыл их снова: опасение, что экипаж сильно тряхнет, немного охладило его пыл. Графу достаточно рефлекторно сжать зубы и его случайный любовник превратится в евнуха...

- Давай лучше я у тебя... - несколько поспешно предложил он и тут же устыдился своей чрезмерной осторожности, если не сказать трусости.

Монтагю было не до того, чтобы оценивать качество исполнения. Он вообще ни о чем не думал: в голове стало пусто, как в  кладовой нищего викария, и только внизу живота все росло и полнилось смыслом. Почти животное удовольствие, которое он испытывал, кончилось быстро: долгие годы воздержания дали о себе знать.

- Дикон, - имя вырвалось из его пересохших губ само собой. Не Ричард, не Дик, а именно Дикон, - так он будет называть графа Рамси, если их знакомство продлится, в чем он не был уверен, но на что хотел надеяться.

Монтагю притянул Дикона к себе и стал покрывать его лицо поцелуями, тычась губами куда попало как слепой новорожденный кутенок. Давно он не испытывал такого всепоглощающего счастья и полного покоя - ничего не имело значения, кроме них двоих, казалось, только они двое и остались на этом свете.

- Я верну тебе долг как только мы окажемся у тебя в спальне, - прошептал он, на мгновение прервав поток поцелуев и тут же вернулся к этому приятнейшему из занятий.

Путь в спальню был недолог, но его оказалось достаточно для того, чтобы Монтагю вновь почувствовал в своих чреслах огонь желания. Тем не менее он начал раздевать Дикона с нарочитой неспешностью, снимая с любовника один предмет одежды за другим и любуясь открывающейся картиной. В свете свечей и пламени от камина кожа Дикона отливала бронзой и лишь несколько белесых  шрамов , удививших Монтагю, придавали ей отдаленное сходство с полированным мрамором. Избавив Дикона от всего лишнего, Монтагю с восхищением оглядел его тело, напоминавшее одну из эллинских статуй, и начал раздеваться сам, но уже гораздо быстрее.

- Дикон, - рука его вдруг замерла, - У тебя есть масло?

Монтагю мягко толкнул своего Гиацинта на ложе любви и пролил на его поясницу масло: сверкающие ручейки разбежались по коже и ему только и осталось, что направить их в нужное русло. Жарко натопленная спальня вызвала в памяти упоительные ночи Калькутты, Монтагю поставил пузырек с маслом на каминную доску и прижался сзади к бедрам любовника, проникая в него осторожно, но настойчиво. На этот раз он сумел продлить удовольствие и, когда все закончилось, в изнеможении упал на Дикона ,  нашептывая ему в ухо бессмысленные слова и словечки, которые могут прийти на ум лишь безнадежно влюбленным. Посреди этого сумбурного потока его вдруг кипятком ошпарила мысль, от которой он содрогнулся:

- Ты ведь не причастен к смерти барона Коула, правда?

Он и желал, и боялся услышать ответ, а в душу уже закралось дьявольское подозрение: что, если его только что соблазнил убийца, - лишь затем, чтобы избежать дальнейшего расследования?

- Но ведь кто-то, тем не менее, его убил!

Монтагю сел на кровати, обхватив голову руками. Дикон говорил так спокойно, без тени страха или раскаяния, что он уже стыдился своих подозрений. Но если он не найдет убийцу барона, это дело всегда останется стоять между ними... Опомнившись, он снова лег и обнял Дикона, глядя ему в глаза и поражаясь его красоте, которая почти сводила  с ума, лишая способности мыслить здраво:

- Я рад, что встретил тебя, пусть даже и благодаря такому печальному поводу, как расследование убийства. Но я должен найти того, кто убил барона, иначе...

Невысказанное повисло над ними как дамоклов меч

- Досыпал он лошадиную дозу, - мрачно сказал Монтагю, - Видишь ли, скорость, с которой жертва отправилась к праотцам, свидетельствует о том, что убийца знал о свойствах яда больше, чем может знать лондонская домохозяйка. Мы часто обращаемся за помощью к химикам - есть несколько крупных знатоков в этой области... Вдова барона была вынуждена согласиться на вскрытие тела мужа, - иного выхода у нее не было, и не далее как вчера доктор Дэвис сделал химический анализ содержимого желудка и тканей покойного, а кроме того, объяснил, что цианистый калий, приведший к смерти, - неустойчивое соединение, а учитывая, что барон принял его на полный желудок, после сытного рождественского обеда,  это должно было существенно отсрочить и ослабить действие яда. В подобных случаях, вопреки расхожему мнению, смерть наступает отнюдь не мгновенно, а в течение сорока минут - часа, иногда позднее. Значит, доза превышала обычную в десятки, а то и в сотни раз? И зачем устраивать подобное представление на глазах у сорока гостей, когда можно было бы расправиться с бароном гораздо менее скандальным способом? Впрочем, не буду мучить тебя своими сумбурными рассуждениями. Лучше скажи мне, какого дьявола ты поставил на кон наше с тобой благополучие, вознамерившись совершить противозаконный акт в театральной ложе, где нас могли увидеть десятки пар любопытных глаз? Это важный вопрос, Дикон...

Монтагю хотел добавить, что от ответа на него зависит, захочет ли он продолжать то, что так стремительно началось сегодня, но не решился. Конечно, он хотел продолжения,  и одна мысль о том, что сейчас Дикон скажет что-то такое, что положит конец их отношениям, заставляла мучительно сжиматься его сердце. Он встал с кровати и отошел к камину, ничуть не стыдясь своей наготы. Взяв флакончик с маслом, он начал нервно крутить его в пальцах, ожидая ответа от своего безрассудного любовника.