Монтагю снилось безумное чаепитие. Вокруг стола, на котором красовался изысканнейший сервиз  веджвудского фарфора, сидели четверо: леди Кендал в шелковом цилиндре, баронесса Коул в коротком платьице, сонный Дикон и он сам, постоянно сверявшийся с часами, которые достались ему в наследство от покойного отца.  Дамы, сидевшие по обе стороны от задремавшего Дикона, вели светскую беседу:

- Не хотите ли добавить в чай еще ложечку цианида, Фрэнсис? - любезно вопрошала баронесса Коул, вытаскивая из объемистого декольте туго набитый мешочек.

- Вам стоило бы знать, что такие предложения неприличны, - холодно отвечала леди Кендал, поправляя галстук.

Монтагю в очередной раз вытащил из жилетного кармана часы и посмотрел на них, испытывая непонятное беспокойство. Леди Кендал перегнулась через стол и с любопытством  взглянула на циферблат:

- Какие интересные у вас часики! Показывают не время суток, а Ньюгейтский календарь!

Баронесса Коул при этом замечании закашлялась и просыпала белый порошок из мешочка себе на колени.

Монтагю очнулся и диким взглядом посмотрел по сторонам. Он лежал на ковре в красной гостиной, по правую руку от него мирно посапывал Дикон. Напольные часы тоже  проснулись и мелодично отбили три четверти четвертого.

- Дик!  - Монтагю потряс графа за голое плечо и застонал, представив, какой экзекуции подвергнет их  леди Кендал, если они опоздают.

Кто бы спорил. Марш-бросок от красной гостиной до графской спальни и последующее облачение в подобающие случаю одежды заняли  не более четверти часа. Спустя еще полчаса гости стояли у входа в особняк леди Кендал. Инспектор нервно теребил модный галстук цвета спелой сливы, заколотый серебряной булавкой.

- Поправишь? - обернулся он к своему спутнику, опасаясь, что шейное украшение сдвинулось в сторону на одну шестнадцатую дюйма, что, конечно, не могло ускользнуть от бдительного ока Фрэнсис.

Казалось бы, глупо - чего он не видел или не слышал за свою жизнь?  - но Дик покраснел от удовольствия, услышав про "счастье". Захотелось обнять Монтагю, крепко поцеловать в губы и заверить, что это счастье взаимное... и такое огромное, что сдавливало нежностью горло, Дик захлебывался им, не в силах выразить словами, и надеялся только, что Монтагю видит все и так, не нуждаясь в словах.
- Фрэн... - Дик улыбнулся, не выпуская руки Монтагю. - Ты чудо. Не сердись, пожалуйста. Мы уснули прямо на ковре, и проснулись только благодаря твоей предусмотрительности: нас разбудил Дживс.

Пользуясь тем, что Фрэнсис повернулась к ним спиной,  а слуг поблизости не было, Монтагю быстро поцеловал Дикона в щеку и еще крепче сжал его руку. Неожиданно образовавшийся треугольник, сверкающей вершиной которого была, без сомнения, сестра Дикона, был подобен семье из трех человек. То, что Фрэнсис позволила стать ему частью этого необычного союза, наполнило сердце инспектора теплом, которого он не испытывал даже к членам своей собственной семьи. Бросив на Дикона невыразимый взгляд, он спросил:

- Фрэнсис, вы уверены, что мы с Ричардом сможем расслышать каждое слово из вашего разговора с баронессой, если останемся сидеть в  соседней комнате? Может быть, вы все же позволите мне спрятаться за портьерой в той, где будет происходить чаепитие?

На самом деле он опасался не того, что слышимость будет недостаточной, а напротив, что ее будет с избытком,  и что Фрэн и ее гостья смогут услышать подозрительные шорохи, доносящиеся из-за стены. Дик вряд ли сумеет долго держать руки в карманах, да и он не железный.

- Я терпелив, как индийский слон, - заверил Монтагю и, отпустив руку Дикона, ускорил шаг и поравнялся с леди. - Кроме того, я служил в Бомбейском саперном полку, а саперы и минеры - самые выдержанные и осторожные люди на свете. Помню, как однажды на пари выслеживал бенгальского тигра, - пришлось пролежать в густой траве почти шесть часов, не двигаясь, чтобы не спугнуть хищника.

Все, что говорил инспектор, было правдой, но он понимал, что леди Кендал ему вряд ли поверит.

- В данном случае это пойдет на пользу расследованию, миледи: чем больше преступник болтает, тем выше вероятность, что проговорится и выдаст себя с головой! - любезно возразил инспектор, с нетерпением ожидавший прибытия главной подозреваемой.

Он уже приготовился последовать примеру Дикона и занять одно из свободных кресел, как вдруг заметил его страдальческую гримасу и не на шутку обеспокоился. Чем именно  был вызван дискомфорт его сердечного друга, он мог лишь предполагать: самой очевидной версией была та, что Дикон стал жертвой пружины, проткнувшей обивку сиденья, второй по значимости - то, что кресла в доме леди Кендал были набиты жестким конским волосом. 

- Неудобное сиденье, душа моя? Подложить тебе подушку? - шепнул он так, чтобы не расслышала леди Кендал, и стал озираться по сторонам, отыскивая что-нибудь пригодное для того, чтобы быть подложенным под восхитительный и чрезвычайно нежный зад Дика, который он собирался холить и лелеять еще долгие годы.

На лице инспектора появилось задумчивое и довольно мрачное выражение: он наконец сообразил, что всему виной была вовсе не пружина кресла, а кое-что другое. Приносить свои извинения в присутствии леди Кендал он не мог, и это лишь усиливало угрызения совести, которые накинулись на его чувствительную душу и терзали ее своими острыми зубами и когтями. Быстрее бы пришла баронесса Коул: ее появление заставит хозяйку дома оставить их с Диконом наедине, и он попробует искупить свою вину. Но как могло случиться, что он нанес своему другу такой серьезный ущерб? Монтагю не считал, что Природа одарила его чересчур щедро: все, что у него было в наличии, соответствовало золотому кавалерийскому стандарту, не более. И тем не менее, после их бешеной скачки его Ипполит явно испытывал серьезный дискомфорт при соприкосновении с сиденьем кресла. Монтагю вспомнил свои собственные ощущения и то, с каким неимоверным трудом ему удалось преодолеть врата, ведущие к райскому наслаждению. Головоломка обрела правильные очертания: до встречи с ним Дикон никому не позволял ездить на себе верхом! Эта догадка заставила Монтагю затрепетать: он не ожидал, что судьба сделает ему такой щедрый подарок в дополнение к тем, что уже сделала, устроив их встречу в театральной ложе и пробудив в графе Рамси страсть к заурядному полицейскому.  Лицо инспектора озарилось мягкой, почти блаженной  улыбкой, и он уселся в кресло, предварительно вернув своему избраннику поцелуй.

Разумеется, Фрэн не могла не отпустить шпильку перед уходом! Дик сидел с пылающими щеками и не знал, куда девать взгляд. Если Монтагю все понял... понял, что он был первым, только ночью Дикон был слишком пьян страстью и оттого не успел испугаться... да и масла было много, очень много. А в гостиной масла не было, был только горячий язык Монтагю - и это тоже было впервые!
Сколько еще "в первый раз" будет у него с Монти, милым Монти? Сколько хотелось... но лишь бы засыпать рядом, сжимая ладонь Мак-Вильямса, оберегая его - своего отважного инспектора, который наверняка считает уязвимым Дикона.
Он есть и уязвимый - перед Монтагю. Не перед другими. Но вот об этом его любимому знать пока не надо. Об оружейной комнате, о прошлом... ведь тогда он перестанет трогательно оберегать его, предлагать подложить подушку и звать "душа моя"...
А ведь внутри у Дика все перевернулось, когда он это услышал. Такое естественное, такое... нежно-заботливое.
Захотелось внезапно...
Дик опомнился.
- Сердце мое... - он протянул руку, сжал пальцы Монтагю.

Дик закрыл глаза, жмурясь от удовольствия. Обвил рукой талию возлюбленного и прижался, пряча горящие щеки.
- Мне было так хорошо в тот момент, - признался он. - так хорошо. И как я мог бы сказать тебе, что я... тем более, что ночью мы уже проделывали это. Черт, я просто...
Он замолчал, надеясь, что не придётся продолжать. Как же обьяснить, что даже Канги никогда не брал его, позволяя себе разве что поиграть парой пальцев, в то время как сам он ласкал Дика губами? Сейчас Дикону пришло в голову, что Канги наверняка мягко готовил его к большему, но не успел - а Монтагю просто взял, даже не думая - и вправду, можно ли было подумать, что мягкий Дикон, имея склонность к такой любви, никогда не оказывался под кем-то?
- Налей мне... немножко.

Дик заставил себя не обижаться, понимая, что сейчас его инспектору важнее схватить отравительницу, а предаваться ласкам и нежностям они будут потом. Потом, когда уединяться, с шампанским во льду и ломтиками сладчайшей дыни, и нежнейшим сливочным сыром, и горьковатым, пахнущим дымом, когда вино слегка затуманит разум и все будет казаться простым, а невзгоды - далекими. Дикон тихонько вздохнул. Он представил, как заснет, обнимая Монтагю, уткнувшись лицом в его плечо, ощущая такой знакомый, такой уже родной запах кожи... удивительно нежный, сладкий, но с легкой горчинкой.
Захотелось прямо сейчас подойди и уткнуться между лопаток лицом, набираясь сил продолжать жить - но Дик остался на месте, слушая разговор за стеной.

- Милочка, возьмите это пирожное, - уговаривала Фрэнсис, и баронесса после небольшой паузы ответила:
- Оно напоминает мне о муже... он был прекрасным человеком, но, милая Фрэнсис, как же хочется быть молодой! Когда я смотрела на этих разряженных молоденьких девиц, которые слетались на приемы, устраиваемые Роджером, как же тяжело было сознавать, что мое время прошло! Нет, я не жалуюсь на жизнь: она удалась. Но ты же понимаешь меня, не правда ли?

Дик покачал головой. Как Фрэн это выдерживает? Он отвлекся и принялся за закуски, когда произнесенное заставило его прислушаться вновь:

- ...его романы и их плоды... Этот наглец явился в наш дом наниматься, и Роджер, представляешь? - Роджер его нанял!
- Это, должно быть, было ужасно - каждый день видеть негодяя, - Фрэн была само сочувствие.

Дик поднялся с кресла, поднял руку и с нежностью провел по обозначившимся на лбу морщинкам.
- Неужели, едва я буду не так хорош, ты оставишь меня? - шепотом спросил он. - Оставишь ради юного красавца, моей копии - каким я был в двадцать лет? Исчезнешь из нашей спальни, и когда я сам приду к тебе - увижу тебя в постели с кем-то много прекрасней меня? С кем-то, у кого нет морщин и шрамов, и этих рисунков на коже? Или когда я еще немного постарею и стану совсем не так неутомим в постели - ты оставишь меня, поскольку все, что ты ко мне испытываешь - это плотское желание?

За стеной изливала душу баронесса Коул, и Фрэн подводила ее к признанию, но Дик слышал лишь отдельные слова. Он смотрел в глаза Монтагю, остро ощущая свою беспомощность. Если тот решит бросить его, сочтя, что Марлоу слишком стар и потрепан, что он сможет сделать? Ничего...