Инспектор Мак-Вильямс любил утренние часы: на восходе солнца он всегда чувствовал себя бодрым и готовым к любым свершениям. К его великому сожалению, у графа Рамси все обстояло совершенно иначе: с утра от него почти невозможно было добиться даже самой легкой активности, ближе к обеду голубая кровь начинала быстрее течь по аристократическим жилам, и лишь к вечеру он окончательно обретал  жизненную силу. Правда сам Монтагю к этому моменту уже чувствовал себя перезревшим лимоном, из которого выжали сок. Фактически, они с Диконом напоминали двух рыб, плывущих в разных направлениях, и это грозило серьезными проблемами в будущей совместной жизни.

Вот и сейчас, направляя всю свою утреннюю мощь на единственный объект, Монтагю не слишком надеялся на то, что  это разбудит Дикона, однако попыток не прекращал: все-таки такой способ побудки был намного милосерднее, чем обрызгивание холодной водой из кувшина, щекотание пяток  или крик петуха над ухом спящего. Собственно, и выбора особого у инспектора не было: будить или не будить. Без помощи Дикона он не смог бы облачиться в корсет, чтобы спуститься к завтраку, а позже - избавиться от оного в экипаже по дороге из замка в участок.

Пытаясь пробудить Дикона ото сна, Монтагю  не заметил, как унесся мыслями очень далеко – аж в Лондон, а если точнее – в Скотланд-Ярд. В то время как в спальне графа Рамси его губы совершали поступательно-возвратные движения, в Отделе Криминальных Расследований они же мягко перекатывали во рту кубинскую сигару, в то время как их обладатель  с одобрением рассматривал затянутого в униформу детектива-констебля Генри Перкинса. Двадцатипятилетний констебль обладал тремя неоспоримыми достоинствами: быстро соображал, был холост и питал глубочайшее уважение к   старшему детективу-инспектору Мак-Вильямсу. Остальные мелочи, как-то: шесть футов росту, фигура пловца, шапка густых волос над синими глазами и аккуратная щеточка усов над твердой верхней губой, были уже не так существенны. Монтагю опекал молодого констебля по единственной, как он сам считал, причине: тот подавал большие надежды, но нуждался в мудрой и твердой руке опытного наставника. Генри Перкинс тем временем остановился у стола, за которым сидел старший детектив-инспектор, и произнес:

- Доброе утро, сэр! Мой сосед по комнате – студент медицинского факультета. Недавно он дал мне почитать статью из «Ланцета», в которой рассматривалась тесная связь курения с болезнями легких.

Инспектор  хотел возразить, что «Ланцет» - не истина в последней инстанции, но передумал и вытащил сигару изо рта. Его двойник в спальне графа Рамси тоже отпустил на волю своего пленника и сказал, мечтательно улыбаясь:

- Доброе утро, Генри!

Монтагю, не придавший поначалу особого значения своей случайной обмолвке, понял, что эта ошибка может выйти ему боком. Вины за ним никакой не было: если ему и нравился Перкинс, то лишь потому, что на него можно было положиться в служебных делах. Но Дикон, судя по всему, заподозрил самое худшее.

- Ты о чем таком подумал? Генри Перкинс - мой сослуживец и я как раз думал о том, что  надо бы ему телеграфировать в связи с нынешним расследованием. Неужели ты считаешь, что я такой дурак, что позволил бы себе шашни на службе?

Дикон выглядел таким несчастным, что Монтагю не выдержал и обнял его, сцеловывая слезы с глаз.

Смотреть на плачущего Дика было невыносимо, но при этом Монтагю не мог не признать, что ревность любимого ему приятна и щекочет его самолюбие.

- Встречал однажды... - небрежным тоном ответил он и, сделав небольшую паузу, объяснил, - Как-то раз меня на рассвете вызвали в Скотланд-Ярд, а Перкинс как раз сменялся с ночного дежурства вместе со своим напарником.

Комментариев по поводу внешности констебля он давать не решился: чего доброго, Дику придет в голову взглянуть на "античного атлета" своими глазами и тогда придется ревновать самому Монтагю. Не зная наверняка о пристрастиях холостого констебля, он тем не менее прекрасно понимал, что граф Рамси способен обольстить и святого. Какого черта он вообще вспомнил о Перкинсе в такой неподходящий момент? Неужели только потому, что вчера вечером почувствовал, что ему грозит потеря своего истинного лица под ворохом женских тряпок и титулом "миссис Марлоу",  - оттого и уцепился за воспоминание о человеке, который, в отличие от Дикона, никогда бы не поставил под сомнение тот неоспоримый факт, что инспектор Мак-Вильямс -  настоящий мужчина? Ладно, он как следует обдумает это позже, а сейчас...

- Хватит дуться из-за пустяков, мое черноглазое счастье: пора одеваться и спускаться к завтраку! Заодно объясним твоим острым на язык родственникам, что "Мэри Маквильямс" - это всего лишь полицейское прикрытие, вызванное необходимостью поймать убийцу. Об остальном же пусть догадываются, как смогут.

Но вместо того, чтобы последовать собственному совету, Монтагю нырнул к Дикону под одеяло и стал покрывать поцелуями его вздрагивающую от рыданий спину.

Монтагю помолчал, обдумывая предложение, затем промолвил холодно:

- Нет уж, если я заведу любовника, ты об этом узнаешь первым: лгать и притворяться не в моей натуре. - Он притянул Дикона к себе и прошептал уже совершенно другим тоном, - Дурак! Какой же ты дурак, если думаешь, что я буду искать тебе замену...

Спрыгнув с постели, Монтагю схватил корсет и перебросил его Дикону:

- Начнем? Только не затягивай слишком туго: горничная моей сестры однажды так расстаралась, что сломала ей два ребра.

Монтагю послушно выдохнул и старался не дышать, пока Дикон пыхтел за его спиной, затягивая шнуровку. Сила рук неженки-графа его изумила, но он промолчал, боясь отсрочить завершение процесса посторонними разговорами.  Когда пытка корсетом завершилась, он хотел с облегчением вздохнуть, но не смог: помешал не только туго затянутый корсет, но и ужас, который вызвала в нем угроза, высказанная нарочито шутливым тоном. Черт бы побрал Генри Перкинса! Теперь Дикон будет вспоминать его при каждом удобном случае. Монтагю было решил, что отныне не подойдет к констеблю даже на пушечный выстрел, но тут же вспомнил, что им предстояло на пару отстаивать честь Столичной полиции в велосипедной гонке, которая должна была состояться в начале ноября. А до того - вместе тренироваться на песчаных дорожках Гайд-парка. Ради такого случая комиссар Хендерсон выделил из полицейского фонда внушительную сумму денег, потраченную на покупку двух пенни-фартингов. Отказаться от участия в соревнованиях инспектор не мог: это было бы неспортивно. Однако он мог избежать риска пасть с перерезанным горлом в одной из спален шотландского замка, что и сделал.

- Эээ... не хочу снова тебя затруднять, душа моя! Лучше займись своей щетиной, а я побреюсь в соседней комнате, тем более, что вся одежда Мэри осталась там. Встретимся в столовой!

Опасливо чмокнув брадобрея в колючую щеку,  Монтагю исчез за дверью, ведущей в смежную спальню, где его ожидали мыло и кувшин с горячей водой, а также его собственный дорожный несессер.

Мэри Маквильямс, полностью одетая и благоухающая одеколоном инспектора Мак-Вильямса, коим тот пользовался исключительно после бритья, собиралась уже выйти из своей комнаты и спуститься в столовую, но вместо этого подошла к двери в соседнюю спальню и прислушалась: судя по еле уловимым шорохам, ее горячо любимый жених все еще был там. Поглядев на будущую миссис Марлоу, никто бы не заподозрил, что последние полчаса она предавалась горестным раздумьям, от которых ее рука, державшая бритву, дрожала так сильно, что дело чуть не закончилось самым роковым образом. Случайно оброненное имя другого мужчины было трагической ошибкой, в результате которой их помолвка с Ричардом Марлоу, графом Рамси, могла полететь в тартарары, чего ей совсем не хотелось. И не потому, что она охотилась за состоянием или титулом, а потому, что Ричард Марлоу был главной и единственной любовью ее жизни.

Монтагю решительно тряхнул белокурыми локонами, назойливо лезшими в глаза (уложить их в высокую прическу он самостоятельно не сумел)  и толкнул дверь. Один взгляд на лицо Дикона показал ему, как плохо обстоят дела: по-видимому, тот брился с закрытыми глазами... Монтагю засеменил по ковру к Дикону: передвигаться нормальным строевым шагом ему мешали высокие каблучки туфель.

- Ты еще не одет?! - Монтагю собирался сказать совсем другое, но видимо, уже успел вжиться в образ Мэри. Вот что сделали с ним парик, корсет и  аккуратно выщипанные брови.

Он тут же поправился, взяв Дикона за руку и глядя ему в глаза:

- Послушай, любовь моя... Генри - это дурацкая шутка, за которую я прошу прощения. Я злился на тебя из-за того, что ты ... Впрочем, неважно. Умоляю: прости меня и забудь о том, что сболтнул мой поганый язык, хорошо?

- Не твоего желания, а нашего... Неужели ты думаешь, что я просто тебе уступаю, на самом деле не желая того, чтобы нас связали семейные узы?

Монтагю подумал, что его слова прозвучали несколько напыщенно, но таково было влияние женской ипостаси, к которой ему пришлось так скоропалительно привыкать. Дикон постоянно в нем сомневался, это тревожило и обижало Монтагю, но истинной причины этого недоверия он понять не мог. Разве он не хочет, чтобы его избранник был счастлив с ним? Конечно, хочет. Разве он не делает все возможное, чтобы так оно и было? Монтагю казалось, что делает, но, возможно, он ошибался. Дикону необходимо слышать слова о своей нужности? Хорошо, он будет слышать их гораздо чаще, чем прежде: каждый божий день.

- Ты мне нужен, как воздух, которым я дышу, - сказала Мэри и прижалась белокурой головкой к груди своего сомневающегося возлюбленного.

- Конечно, дорогой, - смеясь, ответила Мэри, уворачиваясь от поцелуев как и положено порядочной девушке на выданье. - Я завяжу тебе галстук узлом собственного изобретения: такого ты нигде не встретишь! А вот, кстати, подходящая расцветка из моей коллекции..

Монтагю выхватил из саквояжа один из своих любимейших галстуков оттенка цветущей сирени и его пальцы запорхали вокруг воротничка Ричарда. Узел был замысловат, изящен и очень сложен в исполнении, однако результат потрясал. Инспектор хранил в тайне способ завязывания этого шедевра и даже его сестра Эмма не удостоилась чести быть ознакомленной с техникой вязки. Пожалуй, узел заслуживал собственного названия, как "виндзор" или "ганновер", и Мэри, отступив на шаг, полюбовалась делом рук своих и по ее лицу было видно: эта дама удовлетворена! Смахнув невидимую пылинку с кончика галстука, невеста прощебетала:

- Этот узел надо назвать "Рамси"! Посмотрись в зеркало, милый: хоть сейчас под венец! Уверена, что дорогая Фрэнсис по достоинству оценит мою сноровку. Ты ведь уже отправил ей приглашение на свадьбу? Никакой другой подружки я видеть не желаю!

Не о чем беспокоиться?! Ха! Монтагю метнул на "жениха" угрюмый взгляд: Ричард либо не понял иронии происходящего, либо умело сделал вид, что все в порядке. Сам Монтагю считал, что роль дамы подходит ему как вдове капрала - кавалерийское седло, и что будь священник полным слепцом, он все равно разглядит в "невесте" мужчину: черт возьми, угадывал же слепой судья Филдинг знакомых преступников по запаху и голосу!

- Идем, дорогой, - жеманно проблеял он, продолжая фарс - Порадуем твоих старичков! Я могу спеть под волынку или станцевать рил с одним из твоих милых кузенов!

Спускаясь рука об руку с Ричардом по широкой лестнице,  Монтагю вспомнил вдруг об одном своем школьном приятеле: младший сын лэрда подался в священники и слухи  о преподобном  Говарде ходили разные... Его дар убеждения и щедрое пожертвование на нужды прихода от графа Рамси - и преподобный соединит судьбы двух джентльменов в обстановке полной секретности, может быть даже на дому, но в отсутствие фаты, кринолина и флердоранжа. А еще лучше было бы просто обменяться кольцами наедине и произнести клятвы верности и любви, которые имели значение лишь для них двоих, а не для свидетелей или посредников. Оставалась надежда на то, что Фрэн, увидев его в юбке и парике, растолкует своему брату что затея обречена на провал.

Монтагю поправил парик и молча потянул Дикона к двустворчатой двери, ведущей в столовую. Как все жаворонки, с утра пораньше он нуждался в том, чтобы заморить червячка, и желательно подлиннее и потолще. Кроме того, надо было добраться до полицейского управления не позже обеда, а если они снова займутся переодеваниями- это сколько времени будет потеряно?
Наконец, уныло рассудила "невеста", она сама заварила эту кашу, значит, на масле сэкономить не удастся...

Войдя в столовую, Мэри остановилась и пересчитала будущих родственников по мужу, сидевших за длинным столом. Числом их было полдюжины: два перезрелых груздя и четверка  крепеньких рыжиков.  И все дружно повернули головы и уставились на избранницу графа Рамси.

Мэри согнула колени в книксене, пожирая глазами блюда, расставленные на столе.

- Доброе утро, господа, - прохрипела она и натужно закашлялась , прижав руку к груди, - Проклятье! Этот кашель когда-нибудь меня доконает...

Избранница, успевшая по достоинству оценить изобилие стола и положить к себе на тарелку добрый кусок рубца, яичницу и несколько ломтей жареного бекона, с шумом прихлебнула кофе, щедро сдобренный сливками и сахаром.

- Читать умею, а вот насчет того, люблю ли - вот так сразу и не скажу. Я девушка простая, джентльмены, - Монтагю обвел взглядом присутствующих и подмигнул самому юному из рыжиков, отчего тот покраснел и уткнулся в свою тарелку с овсянкой. - Намедни читала  последний выпуск пенни дредфул - ох и страсти там описаны! Еще уважаю Полицейский вестник- картинки в нем такие, что можно и не читать: сразу поджилки трясутся.

Проглотив кусок бекона, Монтагю добавил, обращаясь к вдовому дядьке:

- Сочувствую вашей утрате, дядя Эрик! Хотя тут как посмотреть: иной раз оно и к лучшему.

Волшебное слово "джин" подняло настроение Монтагю сразу на несколько градусов. Он предпочитал качественный джин всем другим напиткам, но стеснялся пить оный в присутствии Ричарда, поскольку знал , что тот считает это признаком плебейского происхождения и дурного вкуса. А сам-то давеча как лихо приложился к горлышку  бутылки с джином, пребывая в образе Долли! Дядюшка Роберт на фоне этакого двуличия показался Монтагю честнейшим человеком и образцом любви к ближнему. Отказать такому любезному старикану в аудиенции тет-а-тет было бы грубо, да и не хотелось, если быть совсем честным. Однако дела служебные требовали отложить встречу на поздний вечер и Монтагю пришлось наспех придумать оправдание для Мэри.

- Ох, сэр, вы меня так вконец разбалуете,-  как мог, пропел Монтагю, посылая сэру Роберту многозначительный взгляд.- Вот,скажем, племянник ваш Ричард, он же мой дорогой жених велит мне употреблять шампанское вместо можжевеловой водочки. А у меня от него, пардон, голова болит! От шампанского, не от Ричарда... А веселые, то есть ужасные картинки ваши мы нынче вечером и посмотрим - отчего ж не взглянуть... ммм... какой медок!

Мэри окунула кончик пальца в вазочку с вересковым медом и медленно облизала его, жмурясь от удовольствия[icon]http://sd.uploads.ru/1BI4y.jpg[/icon]

- Чистая правда, джентльмены, - "Мэри" сокрушенно покачала головой, подтверждая слова жениха. - Меня еще матушка моя наставляла: "знай меру, Мэри!". А она, чтоб не соврать, была лучшей буфетчицей Бристоля, и глаз у нее насчет не долить или перелить был что ваш алмаз, сэр. - Мэри уставилась на бриллиант, сверкавший в галстучной булавке дяди Эрика, и добавила, - Эх, мать...

Вытащив из декольте клетчатый носовой платок, Мэри утерла им глаза, затем шумно высморкалась и, смяв в комок, сунула в карман Ричарду

- До скорого, джентльмены! Должна исполнить свой родственный долг: навестить в городе двоюродную тетку. Вот уж кто меры не знает... Ты, милый граф, со мной ехать не моги: тетка Пенни во хмелю грозна!

Чмокнув "милого графа" в макушку, Мэри сделала прощальный книксен присутствующим, одарила дядюшку Роберта многообещающим взглядом, и, неуверенно покачиваясь на каблуках, поплыла из столовой