Примроуз остановился и посмотрел на небо, затянутое тяжелыми дождевыми тучами. Внезапно ему стало страшно. Лужайка простиралась перед ним, как поле при Ватерлоо, но на чьей стороне будет победа, он не знал. Обычно он всегда оставлял себе путь к отступлению, но сейчас было ясно: если он переступит порог охотничьего домика, отступать будет некуда. И что тогда? Готов ли он отказаться от привычного образа жизни, от ростовщических миллионов Ротшильдов, от карьерных устремлений, суливших ему в долговременной перспективе пост премьер-министра, и отправиться в ссылку, пусть и добровольную? Робер наверняка не думал ни о чем подобном: просто отдавался моменту и радовался открывшейся возможности получить сиюминутное удовольствие, не задумываясь о последствиях. Примроуз глубоко вздохнул, понимая, что вот-вот сделает роковой шаг, и сказал:

- Согласен, если бифштексы принесут туда. И еще я хотел бы выпить крепкого чая. Без сахара, молока и лимона.

От слов, сказанных мягким, успокаивающим тоном, немного отлегло от сердца. Опираясь на трость, Примроуз зашагал рядом с Робером, полной грудью вдыхая влажный осенний воздух, в котором кладбищенский запах сырой земли и опавших листьев переплетался с бодрящим ароматом дымка из печных труб,  навевавшим мысли о пылающем очаге и сытном ужине. Как странно и в то же время закономерно, что они с Робером встретились в  грустную пору увядания: и природы, и их самих. Отчего за все эти годы он ни разу не навестил своего бывшего возлюбленного? Почему Робер никогда не пытался увидеться с ним или хотя бы написать письмо? Неужели расставание наложило такую крепкую печать обиды на их души, что ни один из них не нашел в себе сил сделать первого шага к примирению? Но что толку гадать и раскаиваться в том, что уже нельзя изменить. Хорошо уже то, что он все-таки приехал в Далхауз, пусть и по причинам, которые теперь не собирался озвучивать, а Робер его не оттолкнул.

Каменный мостик, перекинутый через узкий рукав реки, больше напоминавший ручей, тоже нес на себе приметы разрушений, причиненных неумолимым временем. На плетях диких роз еще осталось несколько поникших, наполовину облетевших цветов. Примроуз указал на них Роберу:

- Мои любимые, помнишь? Они так сладко пахнут в разгар июльского дня, что кажется, ты уже в раю.

В тот день, когда они с Робером впервые были вместе, на небольшом столике, инкрустированном флорентийской мозаикой, стоял букет диких роз, - он помнил это так ясно, как будто это было вчера.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-07 01:58:07)

В прозрачных глазах Примроуза отражалось сумрачное октябрьское небо и свинцовые воды реки: светлая радужка потемнела и приобрела оттенок закаленной стали. Здесь, где река была шире, ветер гнал к берегу волны, и они жадно облизывали прибрежные камни, напоминая своих морских сестер.

Примроуз обеими руками оперся на трость, глядя на волнующуюся поверхность реки и сравнивая ее с Темзой, в которой вода была густой и маслянистой на вид и всегда дурно пахла. Здесь, на просторе, воздух был совсем другим: свежим и бодрящим, чуть приправленным сладковатым ароматом солода и дымком от болотного торфа с винокурен. Порыв ветра распахнул его пальто и Примроуз вздрогнул от укуса холода.

- Я почти забыл, как хорошо здесь, - тихо промолвил он, принимаясь застегивать пальто на все пуговицы. - Но давай все же вернемся: я не прочь согреться стаканчиком виски и посидеть у камина.

А еще лучше - растянуться на шкурах, расстеленных на полу охотничьего домика, смотреть, как языки пламени лижут поленья,  и слушать сладострастные стоны дерева, сгорающего от этой жаркой ласки.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-08 11:22:25)

Анри накрыл пальцы Робера ладонью, удерживая. Немного подождал,  глядя в темные глаза, потом сказал:

- Я сам справлюсь. Налей мне виски, пожалуйста.

Пальцы предательски дрожали, пока он расстегивал пуговицы пальто, а затем снимал пиджак прилегающего кроя и шерстяной жилет, немного жавший в боках. Оставшись в рубашке с чопорным стоячим воротником и брюках, теснивших в талии, он скинул ботинки и устроился в удобном кресле поближе к камину. По комнате витал аппетитный дух жареного мяса и  Анри вожделеющим взглядом посмотрел на столик, на котором стояли два прибора и две тарелки, накрытые серебряными колпаками. Ханна, обеспокоенная тем, что он начал набирать вес, пичкала его овсяными кашами и переваренными овощами, а ему хотелось бифштекса с кровью, яичницы с беконом, сытного шотландского рубца и наваристой русской ухи со стерлядью или лукового супа с золотистыми поджаристыми гренками - повар Ментмор-Тауэрса, выписанный из каких-то несусветных континентальных далей, мог приготовить любое блюдо.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-08 15:03:26)

Взгляд Робера, мягкий и в то же время изучающий, смущал и тревожил. Примроуз не тешил себя напрасными иллюзиями:  за годы, минувшие с того времени, когда их роман находился в самом зените, он изменился не в лучшую сторону.  Когда-то он мог раздеться перед Робером, не испытывая и тени смущения, и позволить ему запечатлеть себя на бумаге, принимая то расслабленные, то продуманные позы. Сейчас его смущало все: и то, что пояс брюк туго натягивался на талии, обрисовывая наметившийся живот, и отсутствие ботинок, и даже то, что Робер, рассматривавший его профиль, мог разглядеть несколько седых волосков, пробивавшихся на виске сквозь некогда светлые, а теперь потемневшие волосы. Зачем, зачем он позволил себе зайти так далеко? Обстановка охотничьего домика намекала на гораздо большее нежели обычную беседу двух старинных приятелей. Но можно ли и нужно ли пытаться второй раз войти в ту же реку?
Почти неосознанным жестом Примроуз прикрыл рукой висок и попытался втянуть живот, выпрямившись в кресле.

- Не смотри на меня так, - просьба прозвучала излишне жалобно и он сделал большой глоток из стакана, чтобы смягчить при помощи виски досаду на самого себя.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-08 22:23:47)

Примроуз промолчал, не зная, как объяснить свое состояние. Но Робер со свойственной ему деликатностью и находчивостью уже предложил дипломатичный выход из положения. Примроуз вообще-то всегда считал, что из его друга получился бы блестящий дипломат, однако Робер предпочел другую стезю. Вооружившись ножом и вилкой,  он отрезал от бифштекса кусок, настолько сочный, что из-под лезвия  брызнул кровавый фонтанчик. Тщательно пережевывая мясо, Примроуз думал о том, как хорошо, что рот у него занят - удобный предлог избежать излишних откровений.  Однако глаза у него  завязаны не были, и волей-неволей он вынужден был наблюдать за тем, как Робер снимает рубашку и располагается на полу у камина, дразня сотрапезника видом обнаженной кожи, на которой отплясывали безумную тарантеллу отблески огня. 

Мясо, которого он еще несколько минут назад так вожделел, неожиданно потеряло вкус: Примроуз с усилием проглотил непрожеванный кусок и сделал большой глоток из стакана, не отрывая взгляда от голой спины Робера. Не видя его лица он мог бы поклясться, что перед ним все тот же юноша лет двадцати с  небольшим, которого он так быстро и умело уложил в постель более двадцати лет назад. Брюки, и без того немилосердно жавшие в талии, теперь, казалось, готовы были лопнуть гораздо ниже. Примроуз закрыл глаза и почувствовал себя Анри - молодым, сильным, умопомрачительно красивым и безудержно наглым выпускником Оксфорда с блестящими карьерными перспективами и вереницей соблазненных и покинутых любовниц и любовников за спиной. Если бы он знал тогда, что с Робертом Марлоу все будет совершенно иначе...

Примроуз звучно откашлялся, прочищая горло, но все равно его голос прозвучал подобно карканью старого ворона:

- Специи? Ты шутишь, наверное: мне и без них жарковато...

Какого черта он боится? Понятно, что прошлого не вернуть и произвести незабываемое впечатление на Робера ему во второй раз не удастся, и что с того? После женитьбы на Ханне и ее миллионах он сумел убедить себя, что с прошлым покончено, что он окончательно ступил на праведный путь. Порой случались мимолетные соблазны, но он давил их железной пятой силы воли, не позволяя себе даже малейшего риска. Но может быть, все дело было в том, что он понимал: второго Робера ему не найти, и к чему тогда размениваться на банальности?

Примроуз глубоко вздохнул и пуговица на брюках не выдержала, отлетев с глухим треском. Судьба! - усмехнулся он и встал с кресла, расстегивая остальные.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-09 20:01:05)

Робер, как обычно, был на шаг впереди него: успел полностью разоблачиться, пока он трясущимися от нетерпения руками пытался стянуть с себя брюки.
Заниматься любовью в постели было до отрыжки традиционно: так банально и обыденно, что от скуки сводило скулы. Когда-то они с Робером использовали каждый удобный и неудобный уголок: столы, кресла, ниши в коридорах заброшенного правого крыла Далмени, прибрежные речные камни, а однажды,  когда кухарка отпросилась на похороны дальнего родственника, умудрились устроиться на большом ларе, стоявшем в просторной и потемневшей от времени  тюдоровской кухне. Проеденная древоточцами крышка ларя не выдержала и Робер стал похож на мельника, обсыпанного мукой.

- У огня...

Плюнув на несущественные детали, он сделал  пару шагов по направлению к камину, путаясь в брючинах, обвивших щиколотки.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-09 20:57:07)

Генри выпростал наконец обе ноги из брючин, отшвырнув штаны подальше от пылающего очага.

- Погоди, нетерпеливый...

Опустившись на колени перед Робером, он склонился над ним, крепко обняв и жадно целуя, охваченный чувством дежавю. Все стало таким же, как тогда, в их первую встречу. Дыхание сбивалось, сердце колотилось о ребра, по позвоночнику пробегали мурашки, а в животе трепетали бабочки. Прошлое настигло его и стало настоящим, а будущее перестало волновать. Важно было лишь то, что происходило с ними сейчас, на шкурах у камина, за плотно зашторенными окнами охотничьего домика. И гори все огнем.

- А я тебя... И никогда не перестану.

Теперь Генри знал, что это правда:  он всегда будет любить Робера, только его и никого другого,  и однажды его изношенное от политических дрязг сердце разорвется от невозможности каждый день смотреть в  темные глаза, слышать мягкий голос и согревать любимого в объятиях. Он отнял ладонь Робера от своей щеки, обхватив своими ладонями, поднес к губам и поцеловал. Надо было вставать и идти к столу за оливковым маслом, но ему не хотелось отходить от Робера даже на шаг. Придется потерпеть, но это не страшно. Он улегся рядом и потянул Робера на себя:

- Давай ты... и к черту масло.

Генри поразился, насколько легко его тело вспомнило все то, что необходимо делать в подобных случаях. И не с кем-то там еще, а именно с Робером. Как будто их последнюю встречу с сегодняшней не разделяли долгие двадцать лет и унылые занятия любовью с Ханной. Он задался вопросом, чувствует ли то же самое Робер, или же он не потерял сноровки, потому что после их разрыва у него были другие? Но конечно, задавать подобный вопрос он не стал бы - и не из деликатности, которой никогда не мог похвастать, а из-за того, что боялся снова ощутить боль, вызванную ревностью и уязвленным самолюбием.

- Ты совсем не изменился, мой милый... - шепнул он, теснее сжимая руками бедра Робера, - так сильно, что подушечки пальцев погрузились в податливую плоть. Послышался ли в его комплименте легкий упрек? Возможно.

- Старый развратник...

Анри рассмеялся, поддразнивая Робера, который сохранился куда как лучше его самого. Их обоих заклеймили бы развратниками все те, кто считал себя праведниками, придерживавшимися догм религии и общественных законов. Он никогда этого не понимал, несмотря на то, что все же пошел по проторенному пути: женился, обзавелся детьми и после Робера ни разу не попытался вступить в связь с мужчиной. Лукавил, убеждал себя в том, что переболел недугом, который презрительно называли содомией, и который для него был не болезнью, а обычным человеческим чувством. По крайней мере с Робером именно так и было.В противном случае он бы искал и нашел нового любовника, а то и не одного.

Вместо ответа Генри крепче прижал Робера к себе. Странно, что он спрашивает: разве со стороны не заметно, насколько ему хорошо? А впрочем, любящим душам присущи сомнения. Нет любви - нет и сомнений. Получил удовольствие и забыл до следующего раза. До встречи с Робером он именно так и поступал: всякий раз, добравшись до вершины, облегченно вздыхал и невежливо засыпал крепким сном удовлетворенного грешника, не донимая ни себя, ни другую сторону лишними вопросами. Сейчас, приближаясь к вершине, он вдруг испугался, что Робер заснет сразу после того, как все закончится, а он до рассвета будет лежать рядом, не смыкая глаз, мучаясь от неотвязной бессонницы и прислушиваясь к ровному дыханию любимого. Черт знает что... Надо заниматься любовью на рассвете... Настигший его пароксизм оргазма, на время отогнал все мысли и он обмяк на шкурах, не выпуская Робера из объятий.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-05-11 09:01:37)