Одинокий всадник спешился у конюшни замка Далхауз, и, передав лошадь на попечение конюха, быстрым шагом направился к дверям  замка, чтобы поскорее укрыться от проливного дождя. Впустивший его дворецкий почтительно принял шляпу и прорезиненный плащ и сообщил, что хозяин замка ждет гостя в своей спальне. Поднимаясь по лестнице, Генри Филипп Примроуз с удивлением отметил, как легко давался ему этот подьем: месяц назад он начинал задыхаться, преодолев один пролет лестницы парламента. Нынче же, сбросив почти стоун веса благодаря перемене в еде и ежедневным прогулкам на свежем воздухе, он чувствовал себя значительно более крепким и помолодевшим. Но главное - его перестала мучить бессонница,  и вот этому чуду он был обязан не столько физическим упражнениям и диете, а скорее перемене в душевном настрое и тем занятиям, которым они с Робером  предавались ежевечерне, чаще в Далхаузе, но порой и в Далмени.

Войдя в спальню Робера, Анри почувствовал восхитительный аромат можжевеловой настойки и хотел с порога попросить порцию для себя, но его бодрое и даже фривольное настроение тут же сменилось тревогой: Робер выглядел подавленным и напряженным. Или ему так показалось из-за густых сумеречных теней, которые ложились на моложавое и все еще красивое лицо его возлюбленного, углубляя горькие складки у рта и продольную морщинку между бровей?

- Что-то случилось, любовь моя? Или я не вовремя? Но мне казалось, что утром мы договорились снова увидеться после того, как я перед отьездом утрясу все дела с управляющим Далмени. Молодой Хендерсон - исключительно толковый парень, но пока что ему не достает опыта, который был у его отца.

Подойдя к Роберу, он обнял его и провел пальцами по щеке возлюбленного: интимный жест, которым он выражал свою нежность: для страсти были другие.

- День без тебя показался мне вечностью, - признался он, - А ты скучал по мне хоть немного?

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-01 06:50:35)

Что-то в голосе и выражении лица Робера заставило Анри сделать паузу. Робер не ответил на вопрос: возможно, счел его риторическим? Но он и сам не знал, что ответить на вопрос Робера: вернее, боялся сказать правду. Начать с того, что он вообще не должен был приезжать в Далхауз. Но раз уж приехал, в Лондон надо было возвращаться как можно быстрее, чтобы не случилось непоправимого. И однако, непоправимое случилось: старая любовь вспыхнула таким ярким костром, что грозила сжечь дотла все, что он так кропотливо строил в течение долгих лет, прожитых в разлуке с Робером.

- Боюсь, что ехать надо было еще вчера, но я поеду послезавтра. Этот беспроволочный телеграф – изобретение дьявола: меня заваливают экстренными депешами из министерства, а я даже не могу сослаться на плохую работу почтового ведомства!

Анри взял руки Робера в свои:

- Ты можешь поехать со мной? – и, предчувствуя возражения или хуже того, - отказ, - начал поспешно приводить убедительные доводы, -  Ханна с двумя младшими детьми почти круглый год живет в Ментмор-Тауэрс, Арчи (мой старший) учится в Итоне, а  в Лондоне у меня есть свой особняк, но я... то есть мы  можем арендовать другой или же холостяцкую квартиру где-нибудь неподалеку от Венстминстера. А здесь за всем присмотрит Эрик...

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-01 14:58:10)

Привыкший  к длительным политическим дебатам, Генри тут же возразил:

- Я не вполне понимаю твой сарказм, душа моя. В Лондоне меня удерживает не только карьера, но и патриотический долг: да-да, не смейся! В Далмени я быстро зачахну от отсутствия серьезных занятий и превращусь в старого брюзгу, от которого ты первый взвоешь волком. В то время как в Лондоне мы могли бы заниматься каждый своим делом: я - политикой, ты - искусством: ты ведь талантлив, как дюжина Тёрнеров, и быстро обзаведешься новыми друзьями в среде художников и филантропов.

Сказав это, он тут же понял, что перспектива обретения  Робером "новых друзей" его совсем не радует. Лондон, кроме огромных возможностей, таил в себе и безмерные опасности. Не для Робера, а для него самого. Что, если какое-нибудь юное дарование привлечет внимание его возлюбленного? Достаточно было посмотреть на его племянника, чтобы понять: эти двое похожи друг на друга  как два брата: старший и младший,  и если на счету младшего, по слухам,  было неисчислимое количество любовных побед, последнюю из которых он видел своими собственными глазами, почему у Робера должно быть иначе?

Он хотел добавить что-то еще, но замер, ошеломленный тем, что сначала упустил из виду. Почему Робер упомянул о смерти? Что это было: пустая угроза, к которым так любят прибегать разочарованные любовники, или же серьезное предупреждение, игнорировать которое было бы преступлением?

- Почему ты говоришь, что у нас в распоряжении всего лишь один день? Ведь я уезжаю на время и вернусь к тебе при первой же возможности.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-02 11:45:17)

Генри понимал, что Робер прав: человек, подобный ему, нашел бы себе занятие по душе и в Далмени. Оставив политику, он мог бы целиком и полностью отдаться своим любимым хобби: разведению рысаков и патронажу футбола. И в конце концов, никто не смог бы лишить барона Роузбери унаследованного им от деда пэрства  в Палате лордов. И все-таки он не мог не думать о том, что будет с Ханной и детьми после того,как он оставит их и уедет жить в Далмени. В сущности, он больше думал о детях, чем о жене: у нее, по крайней мере, было громадное состояние Ротшильдов, но вот дети... Дети потеряли бы гораздо больше, чем Ханна, в особенности сын. Но Робер, разумеется, не принимал во внимание этих деталей, для него они были несущественны.

- Ты помнишь, почему я ушел из Оксфорда? - спросил Примроуз, оставив без ответа вопрос о причине своего приезда в Далхауз. - Никто тогда от меня не ожидал такого поступка. Да я и сам от себя подобного не ожидал...

Мысленно он перенесся в прошлое. Студентам  запрещалось держать скаковых лошадей, принимавших участие в бегах, и когда донам стало известно о Ладасе, они поставили владельца жеребца перед выбором: продать рысака либо покинуть Оксфорд. Он выбрал второе.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-03 21:24:21)

- Ушел, потому что не мог иначе.

Со стороны тогда могло показаться, что он сошел с ума. Променять Оксфорд на жеребца, - такое не укладывалось даже в головах его взбалмошных  знакомых, не говоря уже об упорядоченных умах почтенных донов. Но его отец уже давно оставил этот бренный мир, мать была занята собственной жизнью и поклонниками, а единственному сыну уделяла ровно столько же внимания и душевного тепла, сколько своей модистке. Впрочем, нет: модистке она уделяла гораздо больше внимания. У него были многочисленные приятели и не менее многочисленные любовницы и любовники, которых он менял, как его мать меняла перчатки, но не было никого, с кем бы он чувствовал себя самим собой и в ладу с миром. Ладас, чистокровный арабский жеребец, имевший все шансы выиграть Дерби,  воплощал в себе не только и не столько его амбиции, но был, пожалуй, его единственным другом. Довольно странно, если вспомнить, сколько раз горячий и плохо объезженный двухлетка выбрасывал его из седла в первый год их знакомства. Благородный профиль, маленькие уши и красиво очерченная холка, ровная короткая спина и твердые ноги с четко отбитыми сухожилиями, шелковистая грива и большие глаза, взгляд которых проникал, казалось, в самую душу. И еще эти теплые, мягкие, влажные губы, которыми жеребец  брал угощение с ладони...  Впервые увидев Роберта Марлоу, он сразу же отметил его поразительное сходство со своим любимцем, - это могло показаться смешным и нелепым, но в глубине души он понимал, что это на самом деле означает для него: как и Ладас, Роберт Марлоу воплощал в себе всю красоту мира; как и Ладас, Роберт был совершенством. Вот только в отличие от Ладаса, Роберт обладал свободой воли и со временем Генри начал бояться, что удержать его рядом с собой он не сможет, как бы сильно он не старался. А позволить ему уйти первым он не мог, просто не пережил бы этого.

Генри Филипп Примроуз  взял рисунок, протянутый ему Робертом, положил его на колени, разгладил. Роберт обладал удивительным даром показывать то, что его модели не собирались или боялись открывать миру. Глядя на свое изображение, Примроуз впервые понял, насколько он на самом деле уязвим. И еще он понял, что если Роберт будет настаивать и просить его остаться в Далхаузе или Далмени навсегда, он не сможет ему отказать. Да и хотел ли он отказывать, на самом-то деле?

- Я могу забрать его с собой? - наконец вымолвил он и тут же испугался того, что Робер может превратно истолковать его просьбу. Когда-то он просил вернуть ему все рисунки, на которых Робер запечатлел его в откровенных позах - вернуть, чтобы застраховать себя от возможных неприятных последствий. Робер наверняка считал, что рисунки уничтожены, но это было не так.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-04 19:24:00)

Робер не понимал, но Анри не мог его за это винить. Дело ведь было не в том, будет ли он жить вместе с детьми или раздельно. Дети вырастут и выпорхнут из гнезда, но вот пятно, которое поставит на репутацию семьи их отец, останется с ними навсегда. Дочери не смогут сделать хоть сколько-то достойную партию - разве что деньги Ротшильдов привлекут к ним искателей легкой добычи, всякого рода бездельников и мерзавцев. Арчибальд, его сын и средоточие всех его надежд, будет персоной нон-грата  в приличном обществе, а о карьере можно будет забыть. Может ли он пожертвовать счастьем детей ради своего собственного? Анри понимал, что не может, вернее - не имеет права, но Робер, его единственная настоящая любовь, сидел рядом с ним и смотрел на него так, как будто ему и вправду оставалось жить считанные дни. Ум Генри Филиппа Примроуза заработал на полных оборотах: так лихорадочно он не размышлял даже в преддверии выборов. Выход был, непредсказуемый и опасный, но был. Он мог сделать так, чтобы никто не пострадал, чтобы имя его детей и их будущее не было запятнано его поступком, продиктованным любовью к Роберу. Что ожидало его самого, он не мог предсказать: Робер любил его двадцать лет назад и, кажется, продолжал любить и сегодня, но будет ли он любить его и дальше- столько времени, сколько отпущено ему судьбой? Не статс- секретаря, не владельца Далмени и обладателя одного из самых крупных состояний Англии, а безвестного и не слишком богатого Анри Флобера или как он там еще решит себя назвать? В плане, мгновенно сложившемся в его голове, был лишь один слабый пункт, и его-то надо было как следует обдумать.

- Я с тобой, любовь моя, и я всегда буду с тобой, - мягко сказал он и начал расстегивать пуговицы на рубашке Робера, целуя кожу, дюйм за дюймом обнажавшуюся под его пальцами.

- Не надо пустых обещаний: "всегда" подвластно лишь Богу, но не простым смертным.

Примроуз разомкнул объятия и поднялся. Он и сам сказал, что "всегда" будет с Робером, но больше для того, чтобы вселить в любимого уверенность, которой сам не испытывал. Он не верил в то, что можно любить человека на расстоянии сколь угодно долго. Можно любить иллюзию, фантом собственного воображения, но не  человека из плоти и крови. Короткие разлуки  порой укрепляют и даже усиливают чувство, но лишь находясь рядом с возлюбленным, ощущая тепло его тела, слыша его голос, видя его целиком со всеми достоинствами и недостатками, можно уверенно утверждать, что любишь. Но видимо, Робер верил в то, что говорил: как все творческие натуры, он был способен  убедить себя в том, что его любовь не зависит от влияния времени. Наверное, именно поэтому он  смиренно склонял голову перед обстоятельствами, ограничиваясь  лишь обещанием "любить всегда" и не предлагая ничего конкретного. А впрочем, разве можно было его за это винить? Ведь он был свободен и готов соединиться со своим возлюбленным в любой момент. И все-таки Примроузу страстно хотелось услышать что-то, что утвердило бы его в принятом решении.

- Я буду счастлив, если твое чувство ко мне продлится хотя бы еще пару-тройку месяцев, - глухо сказал он,  глядя на струи дождя, хлеставшие за окном.

Именно столько было нужно ему, чтобы привести в действие план.

Отредактировано Генри Филипп Примроуз (2017-06-12 14:32:23)