Монтагю сел рядом. Его, как и Дика, била крупная дрожь: от того, что он увидел, и от понимания, к чему их это приведет.

⁃ Ты напрасно считаешь местных полицейских ленивыми недоумками. Также не забывай, что убита дочь пэра, и главный констебль Эдинбурга, как и мое лондонское начальство, не удовлетворится подобными отговорками. Пока что я буду делать вид, что расследование продолжается, потом вернусь в Лондон и признаю, что не смог установить личность убийцы.  А МакКаски надо тайно похоронить в семейном склепе, если на то согласятся лэрды. И спасибо за то, что отыскал меня и спас от этого зверя: я перед тобой в неоплатном долгу.

Монтагю хотелось прижать Дикона к себе и покрыть поцелуями любимое лицо, но глядя на растерзанный труп Оборотня он не мог не думать о том, не случится ли когда-нибудь снова с его тихим и изысканно вежливым любовником такой же взрыв безудержной ярости.

Монтагю встал и начал собирать страницы дневника, разбросанные по плитам пола. Несколько из них были забрызганы кровью, и он содрогнулся и понял, что никогда больше не сможет взять их в руки.

⁃ Возьми, - сказал он, протягивая кипу листков Дикону, - Это твое.

Монтагю выслушал  Дикона и лэрда, сохраняя спокойное выражение лица. По крайней мере один из них предлагал дельный вариант, во многом совпадавший с его собственным.

- Граф Рамси не позволит допрашивать свою невесту, но инспектор Мак-Вильямс допустит, чтобы арестовали его любимого? - спросил он Дикона, когда лэрд закончил говорить. - Что же, если ты такого обо мне мнения....

Он оборвал себя на полуслове и перевел взгляд на лэрда:

- Сэр Роберт, я оттащу труп в какую-нибудь нишу и завалю камнями, а вы, если не трудно, проводите Дикона в ванную, чтобы он смыл с себя кровь, а потом в спальню: после такой встряски ему нужен отдых. И я рад, что мы с вами сошлись во мнении, что полиции незачем знать о том, что произошло в донжоне замка Далхауз.

Наклонившись, Монтагю ухватил труп за ноги и поволок его в темноту.

Монтагю бросил труп и вернулся к Дикону. Присутствие сэра Роберта его не смущало: старый лис уже не раз демонстрировал свои дипломатические таланты,  вмешиваться не будет.

- Вызывай! – крикнул он и толкнул Дикона в грудь растопыренной пятерней. – Ищешь повод от меня избавиться, ничем не рискуя? Конечно: твои дядюшки оплатят услуги лучших адвокатов. Только заруби себе на носу: когда появится полиция, я скажу, что это я в пылу ссоры убил родственника графа Рамси, без всяких на то оснований приревновав его к графу, в которого давно и безответно влюблен. Влюблен до такой степени, что забыв про достоинство офицера бегаю за ним, как течная сука, ради его прихотей рядясь в женское платье. А кровь на твоей одежде оттого, что ты пытался привести в чувство умирающего родича, и у полиции нет методов доказать обратное. Нет, понимаешь, дурья ты башка? Слово полицейского из Скотланд-Ярда против слова борзописца, пусть и титулованного. Меня, конечно же, сочтут помешанным и не повесят, а упекут в Бродмур, - лет этак на двадцать. Представляешь, со сколькими юными эфебами ты успеешь за это время обменяться клятвами и кольцами?

Он расхохотался и обхватил Дикона руками, крепко прижимая к себе и пачкая кровью Оборотня шелковое платье Мэри.

Монтагю мягко отстранился и, взяв у лэрда влажное полотенце, стал  осторожно обтирать им лицо Дикона, пока сквозь грязь и кровь не проступили знакомые черты. Знакомые ли?

Кончиком указательного пальца Монтагю провел по линии губ Дикона, удивляясь, почему раньше не замечал их решительного рисунка, потрогал ямочку на подбородке - признак упрямства, - и заглянул в глаза, в темной глубине которых больше не было прежней мягкости. Они с Диком живы, Оборотень мертв: вот она, формула счастья. И  разве сам он не сделал бы того же, что сделал Дик, если бы у него были развязаны руки и при этом он думал, что жестокий убийца только что надругался или пытался надругаться над человеком, которого он любил больше жизни? И разве он не мечтал иметь рядом с собой не просто любовника, но сильного духом и телом друга, с которым вместе - в огонь и в воду?

- Люблю тебя...

Монтагю рывком стащил  с себя безнадежно испорченное платье и повернулся к Дику спиной, чтобы скрыть от него закипавшие на глазах слезы. Нащупав руку Дикона, он положил ее на тугую шнуровку корсета:

- Помоги...

- А я за тебя... – тихо промолвил Монтагю, беря лицо Дикона в свои ладони. – Впрочем, не буду лгать: за себя тоже... И видимо, зря испугался, потому что... Раздери меня черти, Дик: ты был великолепен! Я понял это только сейчас, когда немного успокоился. Давай прикажем слугам принести нам что-нибудь выпить и подумаем о том, чем нам заняться дальше. Хочешь, отправимся в город и купим кольца для свадьбы? Или попросим Фрэнсис помочь нам сделать правильный выбор?

Монтагю поднес руку возлюбленного к губам и стал целовать его пальцы, любуясь их изяществом и невольно сравнивая со своими. Сравнение было не в пользу последних, но его это не задевало. Дикон  был подобен бриллианту со множеством граней: до сих пор он видел лишь несколько из них, а сегодня обнаружил новые, не менее притягательные.

- Нет, я предпочту все с себя снять, и как можно скорее доказать тебе, что мы оба живы и что я люблю тебя еще сильнее, чем прежде,  - прошептал Монтагю в ответ и тихо рассмеялся, обнимая и целуя Дикона, которого снова начали мучить сомнения. - Но давай действительно чего-нибудь выпьем, прежде чем приступить к сбору убедительных доказательств. Здесь, кажется, был графин с виски, нет? Ах черт, я же вчера перенес его в свою спальню. Погоди...

Монтагю вскочил с кровати, пулей промчался в смежную комнату и вернулся, держа в руках наполовину пустой графин и стаканы. Плеснув в оба виски на пол-пальца, он  звякнул их стенками друг о друга и торжественно воскликнул:

- Выпьем за успешное завершение дела и за твой успех, любовь моя: ведь это ты избавил мир от жестокого убийцы!

Передав один из стаканов Дику, он одним глотком выпил содержимое своего и начал стаскивать с себя заимствованную у лэрда рубашку, благоухавшую вербеной.

- Дик…- Монтагю соскользнул на пол, обнимая возлюбленного и покрывая его лицо поцелуями. – Это я должен встать перед тобой на колени за то, что ты сделал... за все, что ты сделал и делаешь для меня...для нас.

В голове у него шумело: то ли виски стучало в виски, то ли дурманило возбуждение, которое он испытывал от прикосновений Дикона и предвкушения того, что должно было случиться. Пальцы  Монтагю прошлись по  знакомому лабиринту шрамов и татуировок на торсе возлюбленного, лаская каждый рубец и повторяя очертания орнаментов,  запечатленных на смуглой коже. На мгновение он задохнулся от ужаса, представив, во что превратилась бы его жизнь, если бы в мрачных катакомбах замка остался лежать не Оборотень, а Дикон. И тут же захлестнуло ощущение счастья, почти эйфории: его Дикон здесь, рядом с ним, и он не выпустит его из объятий, пока их тела и души не достигнут той точки кипения, за которой – нирвана. Мягкий ворс ковра щекотал голые ступни, поддразнивая  и призывая предпочесть его перине, набитой утиными перьями. Монтагю лег на спину, увлекая Дикона за собой.

- Сделаем это здесь, любовь моя...

Монтагю лег на спину, сминая густой ворс ковра, проваливаясь в него как в июльскую луговую траву, благоухающую невидимыми глазу  экзотическими цветами: сладкий и пряный аромат масла и жар от камина навевал воспоминания об Индии: достаточно было зажмуриться, чтобы оказаться вместе с Диконом в ночной Калькутте. Но он не закрывал глаз, потому что об этом просил  его возлюбленный, и тонул в двух темных озерах, затягивавших его в свою глубину в то время как Дикон погружался в него все глубже и глубже.

Монтагю не переставал удивляться способности Дикона снова и снова пробуждать в нем желания и чувства, которые у других людей со временем обычно тускнели и иссякали или становились обыденными, как надоевшая ежедневная рутина. Но не так было с его возлюбленным: каждое новое соитие было таким же ярким и страстным, как их первое, исступленное и ненасытное, под шуршание и стук колес экипажа по лондонской мостовой. Он надеялся, что так будет и впредь, даже когда их тела постареют и не смогут доставлять друг другу такого блаженства, какое они испытывали всякий раз, доводя друг друга до изнеможения. Тела постареют, но души останутся прежними, молодыми и страстными, и любовь, которая соединяла их с Диконом сейчас, не ослабеет, не потухнет, не превратится в горстку праха, а продолжит гореть в их сердцах, позволяя дарить тепло и поддержку друг другу.

Монтагю приподнял бедра выше, впуская Дикона в себя без остатка и обхватывая бедра возлюбленного ладонями, чтобы подтолкнуть к себе настолько близко, насколько это было возможно при таком бурном соитии. Руки заскользили по смуглой коже, лоснившейся от масла и пота и источавшей аромат, присущий одному лишь Дикону и никому другому, от которого у Монтагю всегда начинала сладко кружиться голова, сбоило сердце, а брюки топорщились спереди так, что приходилось отворачиваться от любопытных взглядов... Глаза в глаза: их взгляды не могли оторваться друг от друга - наверное, точно так же поступали двести лет назад они прежние, занимаясь любовью на светлом островном песке или в гамаке, подвешенном в капитанской каюте приватира. В ушах у Монтагю зашумело как от хлопанья крыльев больших белых птиц.

- Альбатросы...- прошептал он, спрашивая Дикона взглядом, помнит ли он то необыкновенное время, начало их вечной любви. - Мы с тобой два альбатроса, Дик. Навсегда... Навсегда!

После того, как все закончилось, Монтагю еще долго держал Дикона в объятиях, покрывая его лицо поцелуями и шепча признания, которые даже после стократного повторения не теряли для него значения. Он боялся  разжать руки и разрушить сладкие оковы: казалось, отпусти он Дика на мгновение, и любимый растает в полумраке комнаты и исчезнет словно призрак Ричарда, явившегося ненадолго из прошлого, чтобы еще раз соединиться со своим Монтагю. 

Одеяло, которым они укрыли свои утомленные тела, окутывало мягким теплым облаком, и Монтагю почувствовал, что его охватывает дремота. Он силился бороться с ней, но веки отяжелели, а руки стали слабыми, как у младенца, сами собой разжимаясь и  отпуская Дикона. Сделав над собой последнее усилие, Монтагю уткнулся носом в шею возлюбленного и блаженно улыбнулся, скользнув губами по гладкой коже:

- Не уходи... я немного посплю и...

Его окончательно сморил сон и в иной реальности он с Диконом стоял на палубе шхуны, захлестываемой пеной волн: далеко впереди за пеленой дождя смутно вырисовывался  берег безымянного острова, а  меж свинцовых туч белыми молниями мелькали два альбатроса.

Монтагю открыл глаза: место подле него было пусто, лишь на подушке осталась вмятина, свидетельствовавшая о том, что еще недавно на ней покоилась чья-то голова. На краткое мгновение его охватил привычный мучительный страх: Дикон оставил его и ушел навсегда, не простившись. С точно таким же чувством непоправимой потери он каждое утро просыпался в своей съемной квартире, где Дик никогда не ночевал. Но скрип пера по бумаге заставил его оглянуться и он с облегчением перевел дух: его возлюбленный сидел за столом и что-то писал. Некоторое время он наблюдал за ним, любуясь профилем, очерченным сгущающимися сумерками и пламенем свечи, придававшим смуглой коже бронзовый оттенок античной статуи. Дикон был поглощен своим занятием и Монтагю не хотелось ему мешать, поскольку он понимал,что спугнуть капризную Музу очень легко. Впрочем, почему Музу? Возможно, Дик писал письмо дворецкому, давая распоряжения по поводу содержания лондонского особняка, или старому другу, или какой-нибудь экзальтированной поклоннице. Сердце Монтагю сжалось от нежности и боли: его Дик, такой красивый и талантливый, писал кому-то, неважно что и кому, но не ему. А как хорошо было бы получить от возлюбленного хотя бы одно письмо: ведь в письмах люди намеренно или случайно открывают стороны своего характера, незаметные в обыденной жизни. Откинув одеяло, он встал с постели и, неслышно ступая по мягкому ковру, подошел в любимому со спины, чтобы иметь возможность прочитать хотя бы часть из того, что тот успел поверить бумаге и чернилам. Прочитав стихотворение, он понял, что  Дикон обращался к нему. Или же прежний Ричард обращался к своему приватиру. Монтагю обхватил Дикона руками, жалея, что спинка стула мешает ему прижаться к спине возлюбленного всем телом:

- Мне мало сотни соитий, любовь моя. Я буду желать тебя до последнего вздоха.