Хэнсомский кэб на обрезиненных колесах свернул с Аппер Брук-стрит на Парк-лейн, проехал еще некоторое расстояние в направлении Гровенор-стрит и остановился у особняка, чей фасад был обращен к  Гайд-парку. Возможность наслаждаться зелеными насаждениями, глядя на них из окна спальни или кабинета, высоко ценилась богатыми лондонцами, однако сейчас город был настолько плотно окутан саваном тумана, что его обитатели при всем желании не могли разглядеть ничего на расстоянии ярда.
Кэбмен, располагавшийся позади экипажа, спрыгнул со своего высокого сиденья и распахнул боковую дверцу, выпуская на волю джентльмена с небольшим саквояжем в руках. Расплатившись с извозчиком, джентльмен направился к дверям особняка и  уверенной рукой взялся за дверной молоток. После недолгого ожидания, во время которого гость воспользовался скребком для обуви, чтобы как следует отчистить налипшую на подошвы его веллингтонов грязь, двери распахнулись и в проеме показалась статная фигура дворецкого. Увидев, кто перед ним, дворецкий на мгновение замер, как полицейская ищейка, взявшая след, но сразу же за этим его гладко выбритые бульдожьи щеки дрогнули в подобии улыбки – явление настолько удивительное, что могло бы вызвать жгучую ревность в душах других гостей восьмого графа Рамси.

- Но сэр! – проговорил он хорошо поставленным баритоном, пытаясь овладеть собой, - Вы должны были вернуться в Лондон только на следующей неделе!

Гость бесцеремонно протиснулся между дородным телом дворецкого и дверным косяком и поставил на пол саквояж.

- Его сиятельство любит сюрпризы, не так ли, Дживс? Я видел свет в окнах его святая святых и заключил, что Пиндар приносит очередные жертвы на алтарь Аполлона и Эрато,  – промолвил он и подмигнул дворецкому, снимая цилиндр и стягивая перчатки. – Я поднимусь к нему, пока вы приводите мою комнату в надлежащий вид.

Сунув в руки дворецкого макинтош, цилиндр и перчатки, он быстрым шагом направился к лестнице и стал подниматься по ней с резвостью мальчишки, перепрыгивая через две ступеньки зараз.
Ошеломленный Дживс закрыл двери, поднял с пола саквояж и степенным шагом направился следом за гостем, держа путь в одну из спален второго этажа, в которой надо было разжечь камин и приготовить горячую ванну в смежной с нею ванной комнате .

Тем временем гость уже добрался до нужной двери и открыл ее, не позаботившись постучать.

-  Доброго вечера, Дикон! Один из лондонских пегасов доставил меня к дверям твоего храма с прытью, удивительной для его преклонного возраста. Надеюсь, я не спугнул одну из твоих стыдливых Муз своим нежданным визитом?

Говоря все это, он инспектировал комнату быстрым цепким взглядом, как будто искал в ней следы присутствия третьих лиц.

Старший детектив-инспектор, уже сделавший шаг навстречу, остановился. Разговор с самого начала принял крайне опасный оборот, как это бывало всегда, когда лорд пытался убедить его оставить службу в Отделе криминальных расследований и стать его комнатной собачкой. Радость, которую он испытал при виде лорда, моментально испарилась, но он взял себя в руки и сделал вид, что не заметил очередного прозрачного намека.

- К счастью, поездка оказалась короче, чем я ожидал, - кратко обронил он и заключил своего друга в объятия, не желая портить долгожданную встречу подробностями мрачного преступления, расследование которого он только что с успехом завершил. В любом случае Дикон, если пожелает,  прочитает о деле в Полицейском бюллетене или в одном из бульварных листков за полпенни. Монтагю оставалось только гадать, как именно будет освещать бульварная пресса его собственное участие в раскрытии убийства, одно воспоминание о котором вызывало у него тошноту. С другой стороны, это была еще одна ступенька крутой лестницы, которая, как он верил, в конце концов должна была привести его на самый верх Столичной полиции в том случае, если его тайная связь с восьмым графом Рамси не станет достоянием широкой публики.

Отбросив мысли о карьере, он крепче сжал Дикона в объятиях и прижался губами к его губам, чувствуя, как по телу разливается уже подзабытое за три недели отсутствия возбуждение.

- Туда, где  лотос чуть дрожит при каждом повороте,
Где лотос блещет меж камней? - слегка перефразировав  лорда Теннисона, спросил Монтагю, прекрасно знавший, какие диковинные растения обитают в оранжерее, и снова привлек к себе любимого, продолжив цитату:

- Глаза полузакрыв, как сладко слушать шепот
Едва звенящего ручья
И в вечном полусне внимать невнятный ропот
Изжитой сказки бытия.

Отдавшись ласковой и сладостной печали,
Вкушая лотос день за днем,
Следить, как ластится волна в лазурной дали,
Курчавясь пеной и огнем.

Пока Монтагю, прикрыв глаза,  тихо произносил строку за строкой, его пальцы касались лица Дикона ласковыми и умиротворяющими прикосновениями. Закончив цитату, он будто пробудился от грезы и вернулся в реальный мир, - но не мир преступлений, обмана и насилия, с которым ему по долгу службы приходилось вести нескончаемую битву, а в тот его уголок, где  царили  взаимопонимание, доверие и любовь. Пусть их любовь и не смела произнести свое имя вслух, сейчас эта печальная истина не имела того всеобьемлющего значения, как обычно. Дом Ричарда Марлоу, восьмого графа  Рамси, был для старшего инспектора оазисом безопасности и спокойствия.

- Дживс наверняка наполняет ванну для покрытого дорожной пылью путешественника, - предположил он и засмеялся, -  Наш полицейский хирург утверждает, что надо мыть руки перед каждой трапезой, а я верю этому костоправу с тех самых пор, как он извлек из меня револьверную пулю. Твое присутствие при омовении обязательно, но прошу: захвати с собой то, что ты успел сочинить в мое отсутствие: я так соскучился по твоему голосу и твоим стихам...

Если вышколенный лакей и заметил поспешность, с которой его хозяин отпрянул от гостя, виду он не показал, и исчез подобно джинну, исполнившему очередное желание Ала-ад-Дина, - с той только разницей, что в отличие от последнего вернулся не в старый медный светильник, а на кухню, где было много иных чудес, включавших, помимо прочего, бутылку с остатками хозяйского бренди, предусмотрительно спрятанную от бдительного ока дворецкого.

- Идемте, граф: вас ждут великие свершения! - Монтагю широко улыбнулся, отбросив сдержанность полицейского. - Сельский сквайр, под кровом которого я провел эти три недели, - предобрый и весьма гостеприимный джентльмен почтенных лет, но в его коттедже все устроено по старинке: горшок под кроватью и таз с кувшином в спальне. Возможно, что в его кладовой и припрятана переносная ванна, но меня не удостоили чести быть ей представленным. Так что вам, сэр, придется основательно потрудиться, чтобы привести меня в подобающий вид. Признаюсь, что мне впервые страшно раздеваться в твоем присутствии, Дик: боюсь, придется просить Дживса принести скребок для обуви, что стоит у входной двери...

Вопреки его собственным словам, горячая вода и душистое мыло занимали его мысли не так сильно, как предвкушение прикосновений пальцев Дикона к мокрой и разгоряченной коже. В который раз Монтагю посетило сожаление, что размеры ванны не позволяют забраться в нее вдвоем. Но ничего, очень скоро он как следует разотрется подогретой простыней, облачится в персидский халат, презрев шальвары,  и устроится на шкурах у камина, чтобы перемежать удовольствия плоти с удовольствиями духа. Впрочем нет: Дикон упомянул о легкой закуске в оранжерее, а он был страшно голоден после трехнедельной разлуки, и хотя предпочел бы утолить свой голод быстро и жадно, ради Дикона приготовился растянуть взаимное удовольствие, начав с аперитива в виде поцелуев и объятий среди цветущих лотосов и лиан хмеля.

- Сущий ад, - подтвердил Монтагю, равно намекая на свою тоску по Дикону и тому, с чем пришлось столкнуться в ходе расследования. Сердце сбоило, то и дело пропуская удары. От горячей воды поднимался пар, благоухающий лавандой: Дживс знал свое дело, и Монтагю снова подумал о том, что его возлюбленный, как никто, умеет привлекать к себе людей, готовых служить ему не за страх, а за совесть. Он этого не умел: скорее, отталкивал всех, кто имел несчастье столкнуться с ним близко, и не переставал удивляться тому, что Дикон еще не приказал ему убираться прочь.

Под умелыми пальцами Дикона пуговицы его жилета выскакивали из своих тугих петель так же легко, как птицы из гнезд. Монтагю глухо зарычал и впился коротко остриженными ногтями в поясницу любовника:

- Ты предпочел бы, чтобы я носил униформу, не так ли?

Детективы носили штатское, но Монтагю, ведомый своей неискоренимой подозрительностью, считал, что его любовник хотел бы видеть его облаченным в форменное платье. Форма указывала на подчиненное положение, а восьмой граф Рамси привык, чтобы ему беспрекословно подчинялись.

- Я не о карьере тебе толкую, - Монтагю прижал руку Дикона крепче, не давая ускользнуть. - Ты ловко уходишь от ответов, мой друг... У тебя в роду, случайно, не было барристеров из Суда Короны?

Привычка Дикона элегантно обходить острые углы сводила его с ума, обостряла и без того жгучую подозрительность и недоверие. Но, как это обычно случалось, он снова уступил, поддался, прогнул спину - в буквальном и фигуральном смыслах, отложив выяснение отношений на потом.

- Главное, чтобы мы с тобой не остыли раньше времени, - пробормотал он, прижимаясь к своему мучителю и обхватывая его обеими руками, но тут же отпрянул и шагнул в горячую воду, обрушив на покрытый мозаичной плиткой пол мириады брызг.

Монтагю, как бы ни был он тронут посвященными ему строками,  отнял губку и бросил ее в воду. Незавершенность была для него сродни маленькой смерти. Он всегда и во всем искал бескомпромиссной ясности. Стихотворение, прекрасное и прочувствованное, но лишенное концовки, терзало его душу и ум, как раскаленный железный прут - одного из Плантагенетов.

- Договаривай, иначе я начну строить предположения и догадки, а ты знаешь, что мои предположения часто приводят подозреваемых к весьма печальному концу.

Протянуть к Дикону руки, привлечь его к себе, заставить задохнуться от поцелуев, - вот чего ему хотелось больше всего, но сначала надо было услышать последнюю строчку.

Монтагю приподнялся и мокрыми руками обхватил Дикона, прижимая его к себе и целуя так страстно, что их языки сплелись. Он не разделял уверенности своего друга в том, что любовь всегда права и способна победить все, но любил его в немалой мере именно за эту слепую и ничем не подкрепленную веру.

- К черту оранжерею... - с трудом переводя дыхание, произнес он, оторвавшись от губ любимого. - Ты закрыл дверь на ключ? Я не хочу, чтобы Ханна или Энн своими воплями подняли на ноги весь Сити, когда застанут нас врасплох.

Инспектор не был уверен, что правильно поименовал женскую половину прислуги, - впрочем, при всей его наблюдательности, он обращал мало внимания на служанок, стараниями которых его постель в доме лорда была всегда как следует проветрена, перестелена и избавлена от клопов, а сапоги начищены так, что в них можно было смотреться, как в зеркало.

Монтагю выбрался из ванны, вода ручьями стекала с его поджарого мускулистого тела. На мгновение он снова приник к Дикону, неловко обхватив его обеими руками как подвыпивший моряк, пригласивший в портовой таверне на танец своего не менее хмельного собрата. Ноги подкашивались и он не стал длить обьятие, а соскользнул вниз, проложив по груди и животу Дикона влажную дорожку торопливых поцелуев. Улегшись на спину, он схватил Дикона за запястья и уронил на себя, обхватывая его бедра ногами и чувствуя как их восставшая плоть трется друг о друга.

Его серые глаза потемнели, зрачки расширились, вбирая в себя образ любимого и он , повинуясь чувству, которое определял для себя как равенство в отношениях, спросил прерывающимся голосом:

- кто первый, ты или я?

- То есть третьего не дано? - похоронным тоном уточнил Монтегю, намекая на способ, которому обычно отдавал предпочтение, о чем было прекрасно известно лорду. - Ммм... хорошо! Начинай, затем поменяемся ролями, а в постели позволь мне вкусить от редкостной красоты лотоса, равного которому  нет даже в твоей знаменитой оранжерее.

С сожалением взглянув на упомянутое сокровище, он перевернулся на живот

Монтагю чуть дернулся, но не проронил ни звука, крепко сжав зубами пояс от халата, валявшийся поблизости. Боль быстро сменится наслаждением, наслаждение найдет выход в блаженстве, - и только оно могло заставить его стонать. Расслабившись, он подался навстречу Дикону вместо того, чтобы отпрянуть,  и их тела задвигались в унисон в знакомом для обоих ритме - в том самом, из которого всякий раз заново рождалась мелодия их странной и мучительной привязанности друг к другу.

Монтагю, не успевший прийти к финишу дерби вместе с фаворитом, выскользнул из-под усталого и обмякшего любовника, благо смазанная маслом кожа тому способствовала.

- Посмотри на меня, Дикон, - убийственно серьезным тоном сказал он, вставая и выпрямляясь во весь рост - - Даже в рощах Аркадии не найдется достаточно большого фигового листка, чтобы скрыть под ним результат нашего совместного пребывания в ванной комнате. И не говори мне о халате - это тоже не поможет. В оранжерею я в таком виде идти не рискну, лучше уж сразу в постель

Монтагю сделал вид, что раздумывает, но долго притворяться было трудно: в голове шумело, а неудовлетворенная плоть властно требовала завершить начатое.

- Как насчет глотка выдержанного амонтильядо, чтобы возбудить аппетит перед новой сменой блюд? - спросил он, придвигаясь ближе к лорду и касаясь бедром его щеки, - Какую порцию вы осилите, сэр? Всего на пару пальцев или больше?

Положив ладонь на затылок любовника, он наклонил его голову к сосуду, из которого скоро должен был брызнуть обещанный амонтильядо, и тихо застонал, борясь с желанием приняться за дело самостоятельно.

От горячей воды поднимался удушливый пар - настолько густой, что казалось: еще немного - и он прольется ливнем. Такой же насыщенный водой воздух обволакивал Калькутту в сезон муссонов. Индусы считали, что муссон приносит счастье, англичане же задыхались и ждали беды.

Сладострастные и умелые ласки Дика вдруг стали нестерпимо болезненными: Монтагю зажмурился и вонзил  ногти в ладони, пытаясь совладать с желанием прервать это соитие, которое вызвало в памяти другое, случившееся так давно, что он прочно похоронил его в саркофаге памяти. Но сейчас сквозь слои более поздних и уже  выцветших записей на палимпсесте проступила ослепительно яркая картинка, а чистый, леденцовый запах лаванды уступил место сладкому до приторности жасмину. Забытое чувство вины обрушилось на Монтагю высокой приливной волной - такие порой подчистую разрушали прибрежные поселения Западной Бенгалии. И тем не менее, а возможно и благодаря этому, он кончил - так бурно, что почувствовал себя полностью опустошенным. И впервые понял, почему его с такой силой влекло к Дику с его гладкой смуглой кожей, темными волосами и глазами и той особой, почти женской деликатностью, что служила обманчивой ширмой его мужскому естеству.

- Люблю тебя... люблю... - пробормотал он, ужасаясь, что говорит это не столько Дику, сколько оставшемуся безымянным другому, роковым образом встреченному им в Калькутте. Но возможно, что  он только что признался в любви им обоим, слившимся в его воспаленном воображении воедино.